И все это было радостно видеть молодой душе.

А потом солнце зашло за зеленые луга и пашни, и настала ночь, и в ее величественной тьме одно за другим занимали свои места приветливые окна, озаренные теплым светом ламп.

Тут на высокой башне собора зазвонили колокола, и их величавая мелодия пала на крыши старых домов и потекла с застрех, наполняя собой город, а затем вырвалась на широкий простор, разлилась по полям и лугам и достигла трудолюбивой мельницы, зовя усталого мельника к вечерне; а еще дальше — на востоке, почти у самого моря — перезвон колоколов негромким эхом разносился над дальними болотами. И для духов прошлого, что медленно плыли над улицами, все это было в точности как вчера.

Супруга настоятеля отвела Мэри Джейн на вечернюю службу, и она воочию увидела, как три сотни свечей заполняют проход своим светом; в неосвещенной же части собора толпились огромные колонны, которые, не считаясь с ходом дней и лет, исполняли свою работу, держа на весу высокую крышу. И было тихо в соборе — тише даже, чем на болотах, когда схватится льдом вода и стихнет ветер, принесший с собой стужу.

В этой тишине голос органа раздался неожиданно и громко, и тут же все люди принялись петь и молиться.

Мэри Джейн больше не могла видеть, как их молитвы поднимаются вверх подобно тонким золотым цепям, потому что эта способность дарована лишь эльфам и тем, кто состоит с ними в родстве, однако в душе своей она очень ясно представляла, как проходят райскими дорогами серафимы, и как сменяются на постах ангелы, чтобы охранять землю ночью.

Когда настоятель закончил службу, на кафедру поднялся его молодой помощник мистер Миллингс.

Он рассказывал об Аване и Фарфаре — реках, орошающих город Дамаск, — и Мэри Джейн была рада узнать, что существуют реки с такими названиями; и с удивлением услышала она о великом граде Ниневии, и о многих других незнакомых и новых вещах.

И на светлых волосах викария играли отблески многих свечей, и его звенящий голос несся по проходу, и Мэри Джейн обрадовалась тому, что она тоже здесь.

Но когда его голос прервался, она неожиданно почувствовала себя такой одинокой, какой ни разу не была со дня сотворения болот, ибо Дикий народец никогда не бывает одинок или несчастлив, а просто танцует ночь напролет на отражениях звезд, не имея за душой никаких иных желаний.

И сразу же после сбора пожертвований, — никто не успел еще подняться и уйти, — Мэри Джейн приблизилась по проходу к мистеру Миллингсу.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Глава II

Никто не сочувствовал Мэри Джейн. «Как неудачно для мистера Миллингса! — говорили все. — Такой многообещающий молодой человек».

А Мэри Джейн отправили в огромный промышленный город в Центральной Англии, где для нее нашлась работа на прядильной фабрике. В этом городе не было ничего такого, чему могла бы обрадоваться ее новая душа; не зная нужды в красоте, город все делал машинным способом и стал торопливым и деловитым; он богател и богател, кичась богатством пред другими городами, и не было никого, кто мог бы его пожалеть.

В этом-то городе Мэри Джейн поселилась в комнатке, которую нашли для нее вблизи фабрики.

Ровно в шесть часов каждым ноябрьским утром — почти в то же самое время, когда далеко от города сонные птицы поднимались над тихими болотами и летели кормиться на беспокойные морские просторы — фабрика издавала протяжный вой, собирая рабочих, которые трудились весь световой день за исключением двух обеденных часов — до самой темноты, пока куранты снова не отбивали шесть часов.