Внезапно лицо императора стало подергиваться, а нижняя губа задрожала еще быстрее, он раздраженно заерзал и визгливо крикнул главному палачу, что в комнату пробрался дух. Я нисколько не испугался, потому что человек не может причинить вред духу. Гнев императора поверг палачей в ужас, они оставили свою работу, потому что руки у них дрожали. Тогда два вооруженных копьями стража выскользнули из комнаты и вскоре принесли две золотые чаши с выпуклыми нашлепками, в которых был гашиш. Чаши были такими большими, что если бы их наполнить кровью, то там могли бы плавать человеческие головы. Двое стражей пали на колени и принялись поглощать гашиш ложками, а надо заметить, что у каждого их было по две — в правой и левой руке. Одной такой ложки вполне хватило бы на сто человек.

Очень скоро гашиш оказал свое действие, и духи стражей воспарили, готовясь вырваться на свободу. Я страшно перепугался, но духи вернулись в тела из-за какого-то шума в комнате. И снова стражи принялись есть гашиш, однако на этот раз лениво, не торопясь. Наконец ложки выпали у них из рук, духи воспарили и оставили тела. Я не мог улететь. А духи были даже опаснее, чем сами их владельцы, потому что принадлежали юношам, тела которых еще не научились соответствовать ужасным душам. Моряк все стонал, и каждый его стон сопровождался хихиканьем императора Тубы Млина. Тут оба духа накинулись на меня и смели, как буря сметает бабочек, и мы умчались прочь от тщедушного, бледного человечка, похожего на гиену. От ярости духов не было спасения. Моя ничтожная порция гашиша не шла ни в какое сравнение с тем, что поглотили стражники — ведь они ели огромными ложками, да еще обеими руками. Меня закружило над Авл-Вундари, отбросило к землям Снит и мчало до Крагуа и дальше, в унылые области, почти не доступные фантазии. И наконец мы достигли бледных холмов, что зовутся Горами Безумия, и я попытался сразиться с духами страшных императорских стражей, ибо по ту сторону бледных холмов я услышал писк зверей, что рыскают повсюду, охотясь на безумцев. Не моя вина, что крохотная порция гашиша не могла противостоять их ужасным ложкам…

Послышался звон дверного колокольчика. В столовую вошел лакей и передал моему соседу, что в холле его ждет полицейский, который хочет с ним поговорить. Лакей извинился и ушел, а из-за двери донесся стук тяжелых башмаков и низкий голос. Мой знакомый поднялся, подошел к окну, открыл его и выглянул на улицу.

— Желаю всем приятно провести вечер, — сказал он. И шагнул через подоконник. Когда мы, опомнившись, выскочили из-за стола, его и след простыл.

«Прощай!»

БЕДНЫЙ СТАРИНА БИЛЛ

В таверне на морском побережье — старинном приюте моряков — медленно угасал свет дня. Я приходил сюда уже несколько вечеров подряд в надежде услышать от моряков, попивавших диковинные вина, хоть что-нибудь, что подтвердило бы достигшие моих ушей слухи об армаде испанских галеонов, которые, как говорили, все еще носятся по воле ветра и волн где-то в южных морях, до сих пор не нанесенных ни на одну карту.

Но меня снова ждало разочарование. Моряки почти не разговаривали, а если и произносили что-то, то очень негромко. Я уже собирался уходить, когда один из моряков, в ушах которого блестели серьги из чистого золота, неожиданно поднял голову от своей кружки и, глядя в стену перед собой, начал говорить. Его голос был таким сильным, что, когда несколько минут спустя разразилась внезапная буря и крупные капли дождя застучали по оконным стеклам в свинцовых рамах, он, без труда перекрывая этот шум, продолжал рассказ. И чем темнее становилось в старой таверне, тем ярче сверкал его дикий взгляд.

— Корабль со старинной оснасткой приближался к удивительным островам. Мы никогда не видели таких…

Мы все ненавидели капитана, а капитан ненавидел нас. Он ненавидел всех без исключения, и никто не ходил у него в любимчиках.