Когда мы вернулись обратно, было уже совсем темно. На следующий день мы держались с капитаном предельно вежливо и осторожно, но он все равно проклял нескольких из нас. Больше всего мы боялись, что он пошлет наши души в ад, и никто не произносил этого слова иначе, как тихим шепотом, из боязни напомнить капитану о существовании преисподней.

Лишь вечером третьего дня юнга донес нам, что капитан мертвецки пьян, и мы всей гурьбой отправились к нему в каюту. Капитан лежал на койке, но, увидев нас, тотчас же принялся палить как бешеный. К счастью, у него было только два пистолета, и капитан убил бы всего двоих, если бы в последний момент не изловчился и не стукнул Джоя тяжелой рукояткой по голове. А потом мы связали капитана, и старина Билл, разжав ему зубы, два дня кряду вливал ему в глотку ром, чтобы он не сумел проклясть нас, пока мы не встретим в океане подходящий островок.

На второй день, незадолго до захода солнца, мы отыскали его — это была голая скала в сотню ярдов длиной и восемьдесят шириной, которая торчала из воды вдалеке от оживленных морских путей. На маленькой шлюпке мы подплыли к островку и высадили капитана, оставив ему провизии ровно на год — столько же, сколько оставалось на борту для каждого из нас, потому что старина Билл хотел быть справедливым. Когда мы отплывали, капитан сидел, привалившись спиной к камню, и горланил старую морскую песню.

Когда мы отошли так далеко, что уже не слышали его пения, мы испытали облегчение и радость. В честь этого события мы закатили роскошный пир, безрассудно тратя драгоценные запасы еды, так как каждый из нас рассчитывал вернуться домой не позднее чем через три недели. На протяжении семи дней мы предавались обжорству по три раза на дню, и каждый получал огромную порцию — гораздо большую, чем был в состоянии съесть. Все, что оставалось, мы швыряли на палубу, как это делают настоящие джентльмены. Но вот наконец мы увидели Сан-Уэльгедос и захотели скорее войти в гавань, чтобы на берегу потратить наши деньги, но ветер внезапно поменял направление и погнал нас в открытое море. Мы не смогли лечь на другой галс и войти в порт, хотя все остальные суда, которые мы видели, свободно приближались к берегу и вставали на якорь. Наш же корабль то попадал в полосу мертвого штиля, хотя вокруг нас ветер силой в несколько баллов наполнял паруса рыбацких баркасов, то невесть откуда взявшийся ураган относил нас еще дальше от берега, хотя ничто вокруг больше не двигалось. Так продолжалось весь день, и мы оставили свои попытки лишь с наступлением темноты, но назавтра все началось сначала. Другие матросы пропивали свое жалование в портовых кабаках, а мы не могли даже приблизиться к берегу! И тогда мы подняли паруса и, поминая недобрым словом и ветер, и Сан-Уэльгедос, поплыли прочь.

Но то же самое произошло с нами и в Норенне. Теперь мы держались вместе, изредка переговариваясь вполголоса, а старина Билл с каждым днем выглядел все более испуганным. Мы прошли вдоль всего Сирактийского побережья, раз за разом пытаясь пристать к берегу, но в каждой гавани нас подстерегал неумолимый ветер, который отбрасывал корабль обратно в море. Наконец нам стало ясно, что из-за старины Билла нам не высадиться на сушу, и каждый укорял беднягу за его доброе сердце, потому что это он уговорил всех высадить капитана на скале и не дал нам пролить его кровь. Но с этим уже ничего нельзя было поделать, и мы медленно дрейфовали в морях. Пышные пиры давно прекратились — все боялись, что капитан проживет свой год, так и не позволив нам пристать к берегу.

Поначалу мы окликали все встречавшиеся нам корабли и пытались добраться до них в шлюпках, но и весла были бессильны против капитанского проклятья, и мы сдались. Целый год мы провели за картами в капитанской каюте, оставаясь там днем и ночью в шторм и в штиль, и каждый клялся отомстить старине Биллу, как только окажемся на берегу.

Всех нас терзала и преследовала ужасная мысль о том, насколько экономным и бережливым может быть наш капитан — тот самый капитан, который, выйдя в море, напивался каждый божий день, и который, оказавшись один на необитаемом острове, оставался трезвым, так как его проклятье все еще преграждало нам путь к земле.