– Расскажите мне об этом.

– Он был более религиозен, чем любой другой член его семьи. Они до сих пор об этом вспоминают. Возможно, это объяснялось его возрастом, или болезнью, а может, он просто по натуре был к этому склонен. Я был с ними и в день бар-мицвы, и в день, когда его похоронили.

«На кладбище под звездой Давида», – подумала Лаура. Странный путь он прошел от своего зачатия и рождения до этого места вечного успокоения.

– Мне легче, чем Маргарет и Артуру, – заметила она. – Питер ушел из жизни, и тут уж ничего не поделаешь, но если бы он был жив и не желал бы иметь со мной ничего общего… – она ненадолго замолчала. – Это было бы невыносимо. Да. Невыносимо.

– Для них это тоже невыносимо. Они так хотят видеть Тома, Лаура.

– Несчастные люди. Передайте им, что я в любой момент буду рада видеть их у себя. Теперь ничто не мешает им прийти в наш дом.

– Может, вам следует спросить сначала Тома?

– Не знаю. Я не знаю, что с ним делать. Что с ним станет! Он почти не разговаривает со мной. За столом мы сидим в молчании. Я знаю, что у него есть, была девушка, но он и с ней не встречается. Он ни с кем не встречается. Конечно, я понимаю, что прошло еще слишком мало времени после этой трагедии, мы все еще в шоке, а Тому она перевернула всю жизнь, но все же у меня тревожно на душе. Вы бы послушали, как он разговаривал с нашим священником в ту ночь, когда погиб Бэд! Тогда вам стало бы ясно, что я имею в виду. Это было ужасно.

– Я Тома слышал предостаточно, – ответил Ральф.

– Вот почта.

Том вошел так неожиданно, что наверняка слышал последние слова. Он кивнул Ральфу и сразу набросился на Лауру.

– Ты не в черном.

– Слишком жарко, Том.

– Мне, например, не жарко.

Как и в предыдущие дни, на Томе был темный костюм и черный галстук. Он бросил на Маккензи и мать недобрый взгляд. Лауру охватила тревога, смешанная с негодованием.

– Куда ты идешь? – спросила она, когда Том направился к передней двери.

– На улицу.

– Ты только что вернулся с улицы.

– Я собираюсь пройтись. Мне тяжело находиться в доме и видеть вещи отца. Может, схожу на кладбище, не знаю.

– Мне кажется, тебе не стоит этого делать, – негодование уступило место жалости. – Не истязай себя. Отец этого не одобрил бы.

– Думаю, одобрил бы, особенно если учесть, что я, судя по всему, единственный, кто переживает его смерть, не считая может быть Тимми, но Тимми еще ребенок, так что это совсем не то.

– Это несправедливо, Том. Напрасно ты говоришь со мной так.

– Я всего лишь говорю правду. Даже Джим Джонсон проявил больше сочувствия.

– Да, к клану, – перебил Тома Ральф.

– Вовсе нет, – негодующе возразил Том. – Я имею в виду письмо с выражением соболезнования, которое он мне прислал. Да и в любом случае, он не связан с кланом, как вам известно.

– Нет, мне это не известно. Требования, которые он выдвигает, – это по сути дела замаскированные требования клана.

– Это вы так считаете, мистер Маккензи, – огрызнулся Том.

Его голос и его поза – подбородок вздернут вверх, руки в карманах – были способны вывести из себя любого взрослого. Лауре как матери стало стыдно, потому что своим поведением Том бросал тень и на нее.

Ральф вспыхнул. Чувствовалось, что в нем закипает гнев, но ответил он спокойно:

– Я бы хотел поговорить с тобой о Джонсоне.