|
– Темная материя вселенной, темная энергия где-то между звезд… Я кивнул: – Вот-вот. Только у меня другая темная. Но ее не меньше. – Господи, – спросил он настороженно, – ты о чем? – Темная энергия человека, – сказал я. – Вернее, всего этого скопления существ, именуемого человечеством или человейником. Людишки бегают вроде бы сами по себе, а на самом деле… на самом деле совсем не сами по себе. Он спросил настороженно: – Что, нами кто-то управляет? Смотри, не договорись до Бога или всяких там инопланетян!.. – Не договорюсь, – пообещал я. – И до всеобщего мирового заговора тоже. Я занят наукой, отец. Он проворчал недоверчиво: – Мы атеисты, сынок… Эта нынешняя мода, когда снова начали искать Бога, нас не должна коснуться. – Я ученый, – повторил я с удовольствием. – Какой Бог? Я признаю только доказанные факты. И перепроверенные. Он вздохнул: – Я горжусь тобой. У нас на этаже восемь квартир, и почти в каждой безработные. Нет, сами так не говорят, но по мне что неработающие, что безработные… Знаю только, ты в хай-теке, а сейчас это самое то. Хотя и боюсь этой вашей сингулярности… – Отец! – Что делать, не угонюсь. – Я помогу, – сказал я бодро. Он посмотрел с неловкостью: – Тысячи лет воспитывалась культура презрения к смерти, к готовности умереть… у меня это в крови. И вот сейчас так сразу все отменить? Я не готов. – Отец, – сказал я мягко, – это была показуха. Вынужденная, сам понимаешь. Любому, кто красиво вещает о готовности умереть и о нежелании бессмертия, предложи сейчас вот жить сколько возжелает, куда вся философия смертности денется!.. Так ухватится, что не вырвешь обратно. Мы всего лишь ведем себя честно. И говорим честно, как чувствуем. Он вздохнул еще тяжелее: – Вот-вот, честно. А вся цивилизация и культура построены на лжи, сам знаешь. Говорить честно – это сразу со всеми до драки. Вы к этому готовы? – Готовимся, – сказал я так, будто и это в моих силах. – Запреты рушатся все быстрее, люди все откровеннее. Наоборот, чем откровеннее, тем драк меньше. Он посмотрел с сомнением: – Какие-то вы простые… – Мы? – Ну да, – пояснил он чуть неуклюже, – современная молодежь. Мне кажется, мы были сложнее, одухотвореннее, что ли… – То была не сложность, – сказал я, – или та сложность, что не усложняет, а запутывает и дает ложные ориентиры. При той якобы высокой духовности войны гремели не переставая! Истребляли друг друга везде и всюду. За веру, за честь, за Отечество, за лютеранство и против, за непогрешимость папы, за колонии, за свободы, нефть, справедливость… а сейчас, когда откровенничаем, большие войны прекратились, разве не так? – Так, но… Я бросил быстрый взгляд на часы: – Прости, отец, надо идти. Он вздохнул, но на губах проступила легкая улыбка. – Кажется, догадываюсь… – О чем? – сказал я с досадой. – Гуманитарии спят дольше, – сообщил он заговорщицки, – на работу приходят позже, заканчивают тоже поздно. – Отец? Он в деланном испуге отстранился, замахал руками. – Я что, я ничего! Хочу сказать, мне нравится твой выбор. – Отец, ты даже не знаешь, кого собираюсь встретить! – Девушку, – ответил он. – По тебе вижу. |
