Услышав, как она назвала его, Бретт рассмеялся. Его уже выдавали чуть ли не за гладиатора, который запросто сражается не на жизнь, а на смерть с дикими зверями. На самом деле все произошло до того быстро, что ему некогда было подумать, как к этому отнесутся окружающие. В тот момент Бретту было не до размышлений о решимости и храбрости; более того, он был напуган до смерти и думал лишь о том, как бы остаться живым в холодной коричневой воде. Никогда не забыть ему жуткого ощущения того, что вода вот-вот заполнит его легкие, никогда не забыть, как он судорожно разжимал огромные челюсти страшного животного, пытавшегося утащить его на дно…

Впрочем, Бретт ни с кем не стал делиться подробностями, и уж тем более ему не пришло в голову рассказывать эту историю прекрасной Маргит, которая поджидала его в тот вечер в увитой зеленью беседке на берегу реки. Бретт был просто поражен ее красотой. Закрыв глаза, он припомнил ее наряд – белое кружевное платье с глубоким вырезом, приоткрывавшим соблазнительную пышную грудь. Маргит благоухала сиренью; ее распущенные светлые волосы обрамляли милое, сердечком, личико.

Да, все началось именно в тот вечер. Она то и дело притягивала его к себе, дразнила, расстегивая рубашку, поглаживая длинными пальцами его мускулистую грудь и подставляя свои пухлые губы для поцелуев. Пытаясь не потерять окончательно голову, Бретт говорил ей, что им не следует больше встречаться, но Маргит клялась в вечной любви и требовала таких же клятв от него. Околдованный ее красотой, юноша в конце концов сдался.

А потом наступила та безлунная ночь, после которой пути назад уже не было. Маргит попросила его прийти в полночь, когда все в доме уже уснули. На ней были лишь тонкая ночная рубашка и пеньюар, который она скинула, ложась на пол беседки и приглашая его лечь рядом.

До того дня шестнадцатилетний Бретт имел дело лишь с дешевыми проститутками Виксбурга – он с приятелями часто по субботам наведывался в заведения под красными фонарями. Они всегда торопились, и он абсолютно ничего не чувствовал. С Маргит Лобаш все было по-другому. Развратная и страстная, она показывала ему такое, о чем он и думать прежде не смел, и неискушенный Бретт принимал все это за истинную любовь.

Недели переходили в месяцы, они встречались почти каждую ночь. Бретт выматывался до предела. Проработав весь день на жарком солнце, он спал всего по нескольку часов, а затем направлялся к неутомимой Маргит, чтобы оставить ее лишь на рассвете.

Когда начался сезон молотьбы, его заставили работать по восемнадцать часов в сутки. Костры под котлами, в которых варили сахар, не угасали ни на минуту, и работники неустанно хлопотали около них. Им позволяли отдыхать лишь шесть часов, а Маргит требовала, чтобы эти шесть часов он проводил с ней.

Силы Бретта были на исходе. Заметив, что сын исхудал и осунулся, его мать решила, что Бретт сильно пьет, и попросила его бросить пьянство. После этого ему пришлось дожидаться, пока отец с матерью уснут, и лишь потом он осмеливался выбраться из дома через окно.

Однажды матери все стало известно.

– Итак, это правда? – кричала она. – Правда то, что я слышала? Ты путаешься с этой девкой?! Посмотри на себя, – причитала мать, заливаясь слезами и держа в дрожащей руке свечу. – Ты высох как щепка, под глазами синяки! Я знаю, знаю, что все из-за этой потаскушки Лобаш!

– Она не потаскушка, – оправдывался Бретт.

– Да-а?! – вздернула брови мать. – Что ты говоришь? Не потаскушка? Так, может, это в обычаях леди убегать по ночам из дома на свидания с мужчиной? Об этом сплетничают уже все рабы, сынок, и не сомневайся, что скоро слухи дойдут до Лобаша. Вот тогда не миновать беды, можешь мне поверить.

Бретт решил, что должен сказать матери правду:

– Лобаш и так все узнает, и очень скоро, мама.