Секретарша сказала Чары-аге, чтобы шел он и не беспокоился — все будет сделано, и старик отправился домой.

С этого дня Чары-ага заметно преобразился. Он и раньше трудился, как говорится, не покладая рук, а тут — словно силы у него удвоились. Только и слышался голос Пальванова то на хозяйственном дворе, то в цехах. И на собраниях стал выступать чаще. Стыдить стал отстающих, восхвалять лучших. Однажды даже переборщил:

— Что — разве мои дочери Сенем и Гульчехра не такие, как все? Такие же, но норму они выполняют на сто три процента! А почему такой успех? Да потому, что я воспитал их так! В нашей семье все меня уважают и слушаются. Берите пример с них!

Чары-аге поаплодировали и посмеялись над ним вдоволь. А что касается дочерей — досталось ему от них за его нескромность. Младшая, Гульчехра, сердито заявила:

— Если еще раз такое скажешь — перестану уважать тебя!

Гульчехра ушла от отца обиженной. Но через два дня именно Гульчехра забежала к отцу и сообщила:

— Отец, балтийские моряки, наши подшефные в Ашхабад приехали. Женщины наши не знают, куда им деваться. План опять не выполнили.

— Раньше надо было стыдиться, — мудро заметил Чары-ага. — Десять лет шефствуем над подводниками. За это время можно было научиться работать, как надо. Где сейчас балтийцы?

— Говорят, они в Багир, в колхоз Ленина поехали, а оттуда навестят нас, — выпалила Гульчехра. — Ты помоги Прониной собрать народ, а то все отстающие уже прячутся.

— Чепуха, дочка, никто не спрячется. Разве можно от славных защитников города Ленинграда, выдержавших блокаду, прятаться. Гордиться надо, что подводники не забыли о нас — приехали!

— Папа, но они же договор будут проверять. Мы же брали высокие обязательства!

— Ладно, пошли в фабком.

В кабинете председателя фабкома собралось несколько активисток. Охают, ахают — не знают, чем встречать дорогих гостей. Замдиректора фабрики, Пронина, тоже здесь.

— Чары-ага, это я за тобой Гульчехру посылала. Ты уж помоги нам собрать народ. Из горкома позвонили — в три часа приедут ленинградцы.

Чары-ага взялся за дело. Засуетились грузчики, заспешили — пошли по дворам, поднимая на ноги всех, кто работал в ночную смену и теперь отдыхал.

К трем часам дня фабричный клуб стал заполняться текстильщиками — в основном женщинами. В фойе — пестро от цветастых платков. Появились оркестранты — молодые, безусые фезеошники — музыканты старшего поколения все на фронте. Нестройно, но в общем-то сносно, запели трубы старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Секретарша из фабкома накрыла стол президиума красной скатеркой, поставила графин с водой и стакан. Пришла Пронина… Где-то около четырех подкатил к клубу синий автобус с гостями и сопровождающими их ашхабадцами. Вышли из него трое — в черной, морской форме, с нашивками на рукавах, на фуражках — золотые крабы. Женщины взяли моряков под руки и — на сцену. Представитель горкома партии посоветовался о чем-то с Прониной, и: вот — готов президиум собрания. Чары-агу Пальванова как ветерана тоже избрали в президиум. Он поднялся на сцену и сел рядом с моряками за стол. Пронина открыла собрание: дала слово моряку-подводнику Смирнову. Тот вышел на трибуну, пригладил ершик волос на голове, подождал, пока прекратятся аплодисменты, сказал по-свойски:

— Хорошо встречаете, ничего не скажешь. Но скажу вам откровенно. Наши ребята просили, как говорят у нас, «продраить» ваш коллектив. Что же это такое получается? Не выполнять в такое время план, это знаете что? Это все равно, что нам, подводникам, не справляться с боевым заданием… Ну-да, ладно, не будем обижаться друг на друга, а лучше давайте познакомимся… Наши показатели, стало быть, таковы.