— Поздно! Всех форканцев не хватит, чтобы смыть твой позор. Так слушай наш суд и наше повеление — отныне ты только Ториан, и не Львиногрив больше!

Ториан завыл и ударил лицом об пол.

— Господин мой?

Джаксиан обернулся на этот шепот и просветлел, но даже так лицо его было холодно, как зимнее солнце.

— Любовь моя? Говори!

Шалиаль смотрела на Ториана с сожалением — ведь это он предлагал ей стать ее героем.

— Неужели нет искупления, о Боже? Неужели нет способа ему восстановить свою честь?

Джаксиан нахмурился, и лицо его напомнило мне ночные кошмары или ужасы, что таит морская пучина. Мне хотелось бежать от этого лица, хотя оно хмурилось не на меня, но на всхлипывающего ослушника.

— Есть один. Бывают дороги столь тяжелые, что изменяют всех, кто идет по ним. Тот, кто ступил на такую, никогда не доходит до конца, а тот, кто дошел, никогда не начинал пути. Если этот трус сможет найти такую дорогу и пройти по ней достаточно далеко, он может снова найти свое подлинное имя. Но человек, который будет носить его тогда, будет уже не тем, что лежит здесь.

— Ты подскажешь ему, где искать такую дорогу, Боже? — осторожно спросила Шалиаль.

— Он знает, что от него требуется. Он скорее найдет на этом пути смерть, чем честь, а еще вероятнее — позор, ибо он не всегда распознает честь. А теперь ступай, Беглый Раб. Возьми наши меч и шлем и приготовь их. Жди, пока мы не призовем тебя.

Ториан попятился, так и не вставая с колен, пока не скрылся в люке, захватив с собой закопченный шлем и огромный меч Балора.

Я уже говорил, что то, как Джаксиан отобрал у Ториана меч, ничего не доказывало, но то, как он отобрал у Ториана его имя, потрясло меня. Как мог купец Джаксиан Тарпит знать о Львиногриве и его образцах? Не было ни волшебства, ни угрозы, ни награды, которые заставили бы Ториана пресмыкаться так перед смертным.

Джаксиан снова смотрел на меня, чуть забавляясь, словно знал, в каком смятении я пребываю.

— Ты видел, Меняла Историй?

Я видел, и слышал, и надеялся, что воина подвергли таким мукам не для того, чтобы предостеречь меня. Шалиаль называла брата «Боже»…

Кивнув, я рухнул на колени. Я редко не знаю, что сказать. Шум в голове достиг оглушительной громкости. В полумраке обнаженная пара время от времени, казалось, менялась, то приобретая фактуру выцветшей старой картины, то превращаясь в мозаичное изображение, как на руинах Поллидия. Я уже не был так уверен в том, что это действительно Джаксиан.

Да и Шалиаль тоже. Она чуть отпрянула, когда он обнял ее, и со страхом заглянула ему в лицо.

— Кто ты?

— Мы — Балор. И мы явились во плоти на твой зов, на зов Майаны.

— Но ты мой брат!

И тут он вдруг хихикнул и улыбнулся совершенно земной улыбкой. Мозаика превратилась в жизнь. И голос его снова сделался голосом Джаксиана.

— Да, я твой брат. Сводный брат. Но Балор с Майаной — близнецы, разве не так? — Он хитро улыбнулся. — И разве не они первые из детей Земли открыли радости любви — там, в тамарисковой роще? Жрица не может отвергнуть бога, любовь моя. Разве ты не видишь — вот то решение, что мы искали?

Шалиаль сильно побледнела.

— То, что дозволено богам в Золотой век, не дозволено смертным в наши дни.

— Но дозволено нам. — В голосе его снова появилась сила.

— Ты наденешь доспехи и выйдешь к народу? Ты сыграешь роль Балора?

— МЫ — БАЛОР! — Голос его снова гремел как гром.

Шалиаль зажмурилась на мгновение. Потом повернулась и пошла от нас, остановившись перед возвышавшейся в полумраке фигурой Майаны.