— Что ты скажешь обо всем этом? — сказал Виллибальд, когда друзья остались одни.

— Я думаю, — ответил Гартман, — что нет оснований особенно верить графу Францу. По своим страстям он совершенный дикарь, и я от глубины души жалею милую графиню Амалию. Во всяком случае, очень странно и даже неделикатно, что граф, чтобы отчасти смягчить в наших глазах свою выходку в павильоне, открыл перед нами свои семейные тайны и старался запятнать перед нами позором имя своего брата.

В эту самую минуту на дворе замка раздался страшный шум. Графские егеря и гусары привели довольно значительное число взятых в плен, по большей части тяжело раненых разбойников. Это были люди на вид дикие, большей частью иностранцы, говорившие только на ломанном немецком или едва внятном итальянском языке. Притом говорили они очень неохотно и в большинстве случаев упорно молчали на предлагаемые им вопросы. Иные из них не могли скрыть своего цыганского происхождения и бегло говорили по-цыгански. Удалось удостовериться только в том, что шайка разбойников пришла сюда с итальянской границы и была подкреплена в Богемии цыганскими ордами. Когда разбойников спрашивали об их атамане, они громко смеялись и говорили, что он вполне в безопасности и что его не так-то легко поймать, как думают. Из рассказов егерей выяснилось, что шайка разбойников защищалась с отчаянной храбростью и при наступлении ночи рассеялась в чаще леса.

— Еще одной причиной больше, — сказал граф, приветливо улыбаясь друзьям, — почему я не могу вас отпустить теперь отсюда. Необходимо сначала, чтобы дороги стали вполне безопасны.

Вечером Виллибальд не явился в обычную компанию, состоявшую из обоих графов, священника и хирурга, — теперь Амалия обыкновенно отсутствовала. Хотели уже посылать за Виллибальдом, как вдруг он вошел. Гартман по лицу друга заметил, что с ним случилось что-то особенное, и это, действительно, было так. Едва друзья остались вдвоем в своей комнате, как Виллибальд сказал:

— Ну, теперь самое время нам уезжать. Слишком много здесь странных происшествий, и я опасаюсь, что мы слишком близко подошли к механизму, приводимому здесь в движение злыми силами; мы сами можем попасть под маховое колесо и быть увлеченными к погибели… Ты знаешь, что я обещал показать графу кое-что из моих сочинений. Когда я с рукописью в руках отправился к нему, я в рассеянности попал в большую залу, на левой стороне замка, увешанную большими картинами. Картина Рубенса, которой мы недавно восхищались, снова привлекла мое внимание. Пока я стоял перед ней и рассматривал ее, из боковой двери ко мне навстречу вышла графиня Амалия. Можешь ли ты представить, что происходило два часа тому назад? Я уверен, что тебе ни за что не угадать! Совершенно спокойно и развязно подошла она ко мне и начала говорить о картинах различных мастеров, собранных в этом замке, доверчиво опираясь на мою руку и медленно прохаживаясь по залу.

— Что может быть скучнее, — воскликнула она, наконец, когда мы дошли до конца залы, — как столько говорить о мертвых картинах? Неужели действительная жизнь так мало нас интересует, что мы должны ее избегать?

С этими словами она открыла двери, и мы прошли две или три комнаты и очутились в изящно убранной гостиной.

— Будьте теперь гостем у меня, — сказала Амалия, приглашая меня сесть рядом с нею на софу.

Ты можешь себе представить, что в присутствии очаровательной женщины, выказывавшей ко мне сначала сухость и холодность, но ставшей теперь самой любезностью и приветливостью, я чувствовал себя не по себе.