– По некоторым причинам, – сказала она, – я не могу получать писем у себя дома.

Последующие несколько месяцев мы виделись с ней очень часто, но ее жизнь была по-прежнему окутана атмосферой загадочности. Порой я начинал себя спрашивать, а не находится ли она во власти какого-нибудь другого мужчины, но она казалась такой неприступной, что я тотчас же отбрасывал подобные мысли. И все же я не мог разобраться в причинах ее странного поведения. Она напоминала мне те удивительные кристаллы, которые однажды я видел в каком-то музее: начинаешь смотреть на них – они абсолютно прозрачные, но проходит минута – и они становятся мутными.

И вот наконец я решился сделать ей предложение. Мне до смерти надоела эта вечная таинственность, которой она окружала нашу каждую встречу, и я ужасно устал от всех этих мер предосторожности, которые вынужден был соблюдать, отправляя ей письма. Я послал ей записку (разумеется, через библиотеку Уиттэкера), где обращался к ней с просьбой принять меня в понедельник, в шесть часов вечера. Она ответила согласием, и я почувствовал себя на седьмом небе от счастья, ибо был без ума от нее, вопреки всей ее таинственности. Да, вопреки: именно так я тогда и думал, хотя теперь понимаю, что любил леди Олрой не вопреки, а по причине ее таинственности. Нет, нет, беру свои слова обратно – конечно, я любил в леди Олрой прежде всего женщину, но ее загадочность действительно тревожила, а иногда и бесила меня. И я проклинаю тот день, когда случай указал мне на след, который и привел меня к правде.

– Значит, ты все-таки раскрыл ее тайну? – воскликнул я.

– Боюсь, что да, – ответил Джералд. – Впрочем, слушай дальше и делай выводы сам. В понедельник, возвращаясь после ленча, на который меня приглашал дядюшка – а было уже четыре часа, – я оказался на улице Марилебон-роуд. Мой дядя, если ты помнишь, живет в районе Риджентс-парка, а мне нужно было попасть на Пиккадилли, так что я пошел напрямик – через все эти узкие, убогие улочки. И вдруг, когда я шагал по одной из них, я увидел впереди себя леди Олрой. Лицо ее было скрыто за темной вуалью, и шла она очень быстро. Дойдя до крайнего дома, она поднялась по ступенькам, достала из сумочки ключ и, открыв дверь, вошла внутрь. «Так вот где кроется твоя тайна!» – подумал я и, подойдя к дому ближе, окинул его беглым взглядом. Такого рода домa обычно предназначены для сдачи комнат. На пороге я увидел носовой платок – видимо, она обронила его. Я поднял его и положил в карман. Признаться, я не знал, как мне следует поступить в такой ситуации, но, подумав, решил, что шпионить за ней не имею никакого права, и отправился в клуб.

Ровно в шесть я был у нее. Она полулежала на диване, облаченная в свое любимое домашнее платье из тонкой серебристой ткани, с застежками в виде причудливых лунных камней. Я залюбовался ею – она была восхитительно хороша.

– Я очень рада вас видеть, – проговорила она. – А мне сегодня так и не пришлось выйти из дома.

Бросив на нее удивленный взгляд, я вынул из кармана ее носовой платок и протянул его ей.

– Мне кажется, вы сегодня обронили это на Камнор-стрит, – ровным голосом проговорил я.

Она с ужасом взглянула на меня, но платка не взяла.

– Интересно, что вы там делали? – спросил я.

– А кто вам давал право меня допрашивать? – холодно сказала она.

– Это право дала мне любовь, – ответил я. – Да, да, моя любовь к вам. И пришел я сюда, чтобы просить вас стать моею женой.

Она закрыла лицо руками и горько разрыдалась.

– И все же, что вы там делали? – настаивал я. – Вы должны сказать мне всю правду. Я не хочу, чтобы вы от меня что-то скрывали.