|
Мне-то казалось, что ее влекло ко мне любопытство; а главное — она устала от Жаллю. Увы! Мне попалась чувствительная, несчастная женщина, для которой любовь превыше всего. О том, чтобы ее выспрашивать, нечего было и думать. Теперь я вынужден был перейти к обороне. Я должен был поклясться, что женщины, которых я знал до нее, ничего для меня не значили, что я был от нее без ума, что мы навечно принадлежим друг другу. Никакая лесть не казалась ей слишком грубой, никакая глупость — чересчур несусветной, ведь она любила меня. Но в моем сердце по-прежнему царила Ману. Наблюдая за Клер, я не мог не поражаться: неужели такой заурядный тип, как я, мог стать объектом подобного волнения, таких страданий и смятения, всего этого безумия? Как мне вывести ее из заблуждения? И следует ли это делать? Не слишком ли это рискованно? Несколько дней я жил в постоянном страхе перед скандалом. Жаллю не мог не заметить внезапной перемены в поведении Клер. Она стала задумчивой, раздражительной, отвечала ему очень сухо. А главное, у нее был взгляд влюбленной: туманный, пристальный, с расширенными зрачками, словно оцепеневший. Каждое наше свидание начиналось с того, что я пытался вывести ее из этого полубредового состояния, призывая к осторожности.
— Ты сама говорила, что нрав у него бешеный. Хочешь, чтобы он обо всем догадался? Она обвивала мою шею руками, а у меня кулаки сжимались от злости. Так и до беды недалеко. Пусть даже сам Жаллю ничего не замечал, но ведь были другие: инженеры, жившие бок о бок с нами, встречавшиеся с нами по три раза на дню и, как неудовлетворенные самцы, за версту чуявшие в Клер женщину. Уж они найдут способ поставить Жаллю в известность. Я решил по вечерам больше не выходить из дому. Первая ссора между Клер и ее мужем вспыхнула случайно. Нередко мы с ней садились в «лендровер» и, дождавшись, когда солнце стремительно закатится за гору, огибали озеро, забираясь на выжженное солнцем плоскогорье. Здесь мы были одни. Мы могли болтать и дурачиться, как хотели. Но нас видели, когда мы уезжали; слышали, как мы возвращались. Я догадывался, какими сплетнями и ехидными улыбочками нас провожали. И решил отныне не отлучаться с плотины. Но Клер, которая была без ума от этих прогулок, заартачилась и попросила у Жаллю разрешения самой брать «лендровер». Жаллю не позволил. Машиной с двумя ведущими мостами было нелегко управлять, малейший промах мог привести к тому, что она съедет с дороги и перевернется. Клер отшвырнула салфетку и выбежала из-за стола. Я уткнулся носом в тарелку. Жаллю сохранял спокойствие. — Разве я не прав, мсье Брюлен? — обратился он ко мне. — Конечно, у Клер есть права, но она несколько лет не садилась за руль. Машина не моя. Она, как и любой инвентарь, составляет имущество плотины. Разумеется, я согласился с ним. В тот вечер я больше не виделся с Клер и провел кошмарную ночь. Если ссора на этом не закончится, от Клер — я это чувствовал — можно ждать любой выходки. Но тревога оказалась напрасной. На следующий день Клер попросила у меня прощения. — А что твой муж?.. — Работал у себя в комнате. Я для него почти ничего не значу. Знаешь, что я такое? Обуза, которая осложняет ему жизнь… Ты напрасно беспокоишься… Но как мне было не беспокоиться? Я слишком хорошо знал, насколько этот человек лукав и коварен. Мне довелось наблюдать, на какие уловки, даже ухищрения он шел, чтобы втереться в доверие к министрам и самому королю. И я постоянно был настороже. Этим отчасти объясняется та холодность, с какой я иной раз принимал постылые ласки Клер. — Чего ты боишься? — спрашивала она. И я вдруг понимал, что и в самом деле боюсь, как прежде боялась Ману. Я замечал, что мне следует вести себя, а то и говорить, почти как она. Я заходил в комнату Клер и прислушивался. Ману, бывало, прячась за занавеской, следила за улицей. |
