— Пустяки, — ответила она, — не беспокойся, к тебе это отношения не имеет.

Такое заявление показалось мне обидным.

— Я его не боюсь, — возразил я.

Но я не прощал Клер того, что могло бы нарушить мой покой. Интересно, а когда Ману случалось поругаться с мужем, она тоже срывала зло на мне? Подобные мысли ранили меня, словно пули. На мгновение мне показалось, что я сражен наповал. Ману никогда не ссорилась с Жаллю — она никогда не была его женой! Но почему она часто казалась раздраженной, совсем как я теперь? Чем хуже становились отношения Жаллю и Клер, тем дальше заходил я в своих обвинениях против Ману. Нет, никогда она всерьез не думала заново устроить свою жизнь. Я судил по себе, ведь сам я не собирался жениться на Клер. И мои нынешние чувства удивительно напоминали то, как относилась ко мне Ману. Она уступила мне, так же как я сам уступил Клер, не более того. А потом постоянно сожалела о своей минутной слабости. Подобное поведение называется… Но не стоило продолжать. Если я стану оскорблять Ману, то тем самым нанесу оскорбление самому себе. Я вовсе не испытывал особого чувства вины перед Клер. Почему же мне непременно хотелось поверить в виновность Ману? Нечистая совесть вызывала у меня жажду: я пил, чтобы забыться. В то время я пил запоем. Клер это замечала. Но она не решалась надоедать мне своими попреками и потому жила в постоянной тревоге.

Эти ли переживания или жаркий климат были тому причиной — но она потеряла аппетит. Мы больше не решались поверять друг другу свои мысли. То и дело между нами повисало настороженное молчание, сменявшееся минутами, когда мы предавались безумной страсти, чтобы потом терзать друг друга жалобами.

— Пора с этим покончить, — твердила Клер.

Вот так же и я говорил Ману. Клер раздобыла карту Афганистана. Я тоже однажды купил себе карту… Когда я спросил у нее зачем, она сказала:

— У меня появилась мысль.

Эта мысль занимала ее несколько дней. Специальной линейкой она измеряла расстояния, погружалась в какие-то сложные расчеты.

— Если ты задумала убежать, проще сесть в самолет, — заметил я.

— Сбежать тоже можно по-разному, — возразила она.

Мне же казалось, что это вообще невозможно. Я полностью замкнулся в себе, словно скрылся в подземной темнице. И мне вовсе не хотелось оттуда убегать. К тому же, если подумать, почему я должен опасаться Жаллю? Тогда, в Париже, все было по-другому. Прежде всего, там я знал его только по рассказам Ману; он представлялся мне человеком, способным на все. К тому же в моей жизни еще ни разу не было романа с замужней женщиной; само слово «муж» вызывало у меня представление о неизбежном бурном объяснении, о драке. Но за прошедшие недели ежедневного общения с Жаллю я постепенно научился различать в нем человека. Физически он не внушал мне страха. Я только боялся сплоховать перед ним. В этом было все дело. Но именно сейчас, когда ему удалось добиться на переговорах перевеса в свою пользу, ему всячески следовало избегать скандала. Я не любил Клер и потому чувствовал себя неуязвимым. Если опасность и существовала — в чем я сомневался, — то мне она не угрожала. Вполне возможно, что в другое время я бы устыдился подобных рассуждений. Но я был не в своей тарелке с самого приезда Клер. И из нас троих я казался себе самым разнесчастным. Разногласия между Клер и ее мужем меня не касались.