— Это дом родителей мужа, — пояснила Клер, — а это группа инженеров на фоне плотины. Той, что под Бомбеем, — уточнила она. — Это я сама снимала. — Рене — третий справа.

Рядом с ним я узнал Блеша. Эти бесконечные объяснения утомляли меня, погружая в какое-то оцепенение. Мне казалось, что я опутан коконом паутины. И вдруг меня опаляла огнем истина, взорвавшись, подобно снаряду, прямо передо мной: каким образом Ману могла жить в точности той же жизнью, что и Клер? А может, я имел дело с сумасшедшей? Тогда я запирался у себя в комнате, бросался ничком на кровать, утыкался лицом в подушку — и вновь передо мною проходили сцены из прошлой жизни, словно в моем мозгу прокручивались обрывки фильмов… Но Ману все больше удалялась от меня, стираясь из памяти, превращаясь в бледное воспоминание, бессильное разрешить мои сомнения. Лишь одно впечатление оставалось неизгладимым: между мной и Ману произошло какое-то недоразумение, что-то важное не было нами высказано. Именно эта тайна, которую я уже не мог разрешить, и стала главной препоной в наших с Клер отношениях. Мой гнев против Ману распространялся и на Клер, и в том, что я не мог простить одной, я бессознательно винил другую. Я стал подозревать, что и Клер скрывает от меня то, о чем умалчивала Ману. Это звучит глупо, но именно в этом я черпал силы, чтобы противостоять Клер. Потому что вскоре мне пришлось оказать ей сопротивление.

Клер была энергичной и настойчивой. Насколько Ману нравилось упиваться мечтами и лелеять надежды, которым не суждено было сбыться, настолько Клер ненавистны были ложь и увертки. Она любила меня, верила, что я ее тоже люблю… Значит, мы должны были что-то придумать и найти выход из этой двусмысленной ситуации. Сама она не испытывала никаких колебаний. Когда мужчина и женщина любят друг друга, они должны быть вместе и поскорее пожениться. Такие нравственные правила были присущи ее простой и здоровой натуре. Но ведь несколькими неделями ранее я и сам рассуждал точно так же! Теперь же это представлялось мне ребячеством, даже отдавало чем-то вульгарным. Пусть разумом я и соглашался с ней, но в душе потешался над ее убежденностью. Невольно я говорил Клер то же самое, что раньше сам слышал от Ману:

— Потерпи немного… Давай подождем…

И если я настаивал, чтобы Ману наконец объяснилась с мужем, то Клер я предостерегал от всякой поспешности. А ведь в обоих случаях речь шла об одном и том же муже… Едва удерживаясь, чтобы не усмехнуться, я говорил:

— Он не тот человек, чтобы смириться… Не стоит доводить его до крайности.

Мы искали возможность обрести свободу. Вернее, искала Клер. Я только притворялся. Не мог же я признаться ей, что в недавнем прошлом часами пытался найти выход из подобного положения? Но тогда Ману высмеяла то единственное решение, которое пришло мне в голову. Выхода не было, и, в сущности, меня это устраивало. Такая уверенность давала мне ощущение безопасности, которое оправдывало мое бездействие. Я обустраивался в новом, все более отвлеченном мире, состоявшем из простейших привычек и ощущений. Я предпочитал оставаться его пленником. Раз уж мне не суждено узнать, кем была Ману, стоит ли двигаться, смотреть, работать, любить? Что и говорить, я оказался жалким любовником! Клер наводила на меня тоску, я долго слонялся по коридору, прежде чем зайти к ней, а когда мои поцелуи были чересчур братскими, старался сбить ее с толку, уверяя с иронией, ранившей меня самого:

— Я ищу выход!

Но если уж Клер что-то затеяла, ничто не могло отвратить ее от намеченной цели. Она считала себя моей женой, и, следовательно, Жаллю становился ей врагом.