|
Палило солнце, проносились битком набитые «экспрессы», на углу мужчины и женщины пререкались, кому первому садиться в автобус. Почему ж они так долго терпели ее у себя в доме, хилячок? Сантьяго в ответ пожал плечами: они его, видно, совсем за дурака считают, думают, он не понимает, что расчет ей дали из-за той ночи. Сейчас он казался еще более щуплым: на лице — скорбь, темные волосы падают на лоб. Подошел официант, и Сантьяго показал на стакан Попейе: — Ванильный? — Ванильный. — Ну, чего уж так убиваться, стал утешать его Попейе, устроится куда-нибудь, найдет службу, горничные всюду нужны. Сантьяго окрысился: Амалия — вот такая баба, чего только она не наслушалась от меня, от Тете и Чиспаса, сколько раз мы на ней зло срывали, и никогда родителям не настучала. Попейе покрутил соломинкой коктейль: как же сделать, чтоб ты пригласил меня к себе, шурин ты мой? Отхлебнул пену.
— Твоя мамаша жаловалась на тебя моей насчет Сан-Маркоса, — сказал он. — Да пусть хоть Господу Богу жалуется, — сказал Сантьяго. — Ну, а если им так поперек горла Сан-Маркос воткнулся, подай документы в Католический, — сказал Попейе. — Чего ты уперся? Или там спрашивают строже? — Им наплевать, где как спрашивают, — сказал Сантьяго. — Сан-Маркос их не устраивает потому, что туда принимают простонародье и все занимаются политикой. — Что-то тебя не туда заносит, — сказал Попейе. — Ссоришься с родителями, прешь против течения да еще и принимаешь все близко к сердцу. Не усложняй себе жизнь, послушай моего совета. — Шел бы ты со своими советами, — сказал Сантьяго. — Умней всех хочешь быть? — сказал Попейе. — Котелок у тебя варит, конечно, но это ж не значит, что все остальные — полные кретины. Ты вчера вечером так обошелся с Коко, что я б на его месте не стерпел. — Да неужели же мне всерьез растолковывать этому пономарю, почему я не хочу ходить к мессе? — сказал Сантьяго. — Ах, ты теперь еще и атеист? — сказал Попейе. — Никакой я не атеист, — сказал Сантьяго. — Если меня воротит от попов, это еще не значит, что я не верю в Бога. — А дома-то как к этому относятся? — сказал Попейе. — Тете, к примеру, что говорит? — Эта история с горничной меня прямо пришибла, — сказал Сантьяго. — Да выбрось ты это из головы, не сходи с ума, — сказал Попейе. — А, кстати, почему Тете сегодня на пляж не пришла? — Она с девчонками пошла в Регатас, — сказал Сантьяго. — Рыженький такой, с веснушками? — говорит Амбросио. — Сынок сенатора Эмилио Аревало? Как же, как же. Так она за него, значит, вышла? — Терпеть не могу ни рыжих, ни конопатых, — скривила губы Тете. — А он и то и другое вместе. Фу, гадость какая. — И ведь самая-то гнусь в том, что ее из-за меня рассчитали, — сказал Сантьяго. — Не столько из-за тебя, сколько из-за Чиспаса, — утешил его Попейе. — Ты ж ведь и не знал, что такое приворотное зелье. Брата Сантьяго теперь звали просто Чиспасом, а в те времена, когда он баловался штангой в Террасас, — Чиспасом-Тарзаном. В военно-морском училище пробыл лишь несколько месяцев, потом его оттуда вышибли (по его словам, за то, что дал по морде одному мичману), и он слонялся без дела, пил, играл в карты, задирался со всеми встречными. Захаживал и в «Овало-де-Сан-Фернандо», грозно обращался к Сантьяго, показывая на Попейе, Тоньо, Коко и Лало: ну-ка ты, академик, с кем из них хочешь померяться силами? Однако с тех пор, как его устроили в контору дона Фермина, притих и взялся за ум. |
