Её накрывает волна возмущения и тошноты. Как будто всех тех неприятностей, что ей пришлось пережить, недостаточно, так теперь ещё и это?! Чем она заслужила, что её поймал именно этот... этот... Гнев и ярость, которые она сейчас чувствует, не пойдут впрок её душе, особенно на пороге жертвоприношения, но она ничего не может с собой поделать, и как бы ни пыталась, ей не удаётся справиться с горьким негодованием.
Тимоти ахает, его мокрые от слёз глаза широко раскрываются.
— Это ты! — восклицает он с тем энтузиазмом, который мальчики его возраста приберегают для встреч со звёздами спорта. — Ты тот парень-десятина, который стал хлопателем! Ты — Левий Калдер!
Их собеседник кивает и улыбается.
— Да, но друзья зовут меня просто Лев.
3 • Кэм
«Запястья. Лодыжки. Шея. Тянет. Зудит. Всё зудит. Не могу пошевелиться».
Он сгибает кисти и ступни, стянутые ремнями. Двигает ими из стороны в сторону, вверх-вниз. Это немного помогает от зуда, но кожа начинает гореть.
— Ты пришёл в себя, — слышит он знакомый и одновременно незнакомый голос. — Хорошо. Просто отлично.
Он поворачивает голову. Никого. Вокруг только белые стены.
Ножки стула царапают по полу. Ближе. Ближе. Из тумана выплывает лицо — женщина подвигает свой стул так, чтобы оказаться в поле его зрения. Она сидит, положив ногу на ногу. Улыбается, но... не улыбается. Не по-настоящему.
— Я всё гадала, когда же ты очнёшься.
На ней тёмные брюки и блузка. От узора на блузке рябит в глазах — ничего не разобрать. А цвет... цвет... Он не может определить цвет.
— Каждый охотник желает... — говорит он, продвигаясь ощупью. — Жёлтый. Голубой. Нет, — хрипит он. Слова безжалостно раздирают горло. — Трава. Деревья. Блевотина в ужастиках.
— Зелёный, — говорит собеседница. — Ты это слово ищешь? Моя блузка зелёного цвета.
Она читает мысли? Наверно, нет. Наверно, просто умная. Голос у неё мягкий и интеллигентный. Лёгкий акцент. Похож на британский. Это автоматически вызывает у него желание довериться женщине.
— Ты узнаёшь меня? — спрашивает она.
— Нет. Да. — У него такое ощущение, будто мысли в его голове стянуты ремнями покрепче рук и ног.
— Неудивительно, — произносит женщина. — Всё это так ново. Тебя всё должно пугать.
До этого момента он и думать не думал, что ему положено чего-то бояться. Но сейчас, когда эта скрещенноногая, зеленоблузая женщина утверждает, что он должен испытывать страх — он начинает его испытывать. Он с опаской натягивает свои ремни. Жжение становится сильней, в мозгу вспыхивают обрывки воспоминаний. Требуется немедленно обратить их в слова.
— Рука на печке. Ремень с пряжкой... нет, мама, нет! Падаю с велика. Сломанная рука. Нож. Он ударил меня ножом!
— Боль, — говорит женщина спокойно. — «Боль» — вот то слово, которое ты ищешь.
Это слово обладает магическим действием, потому что он успокаивается. «Боль», — повторяет он, вслушиваясь в то, как формируется слово в чужих голосовых связках и слетает с незнакомых губ. Он перестаёт бороться с путами. Боль стихает, превращается в жжение, а оно в свою очередь перетекает в зуд. Но мысли, пришедшие вместе с болью, никуда не деваются. Обожжённая ладонь; рассерженная мать; сломанная рука; драка на ножах, в которой он никогда не участвовал, и всё же — непонятно как — такая драка была... Всё это — непонятно как — случилось с ним...
Он снова бросает взгляд на бесстрастно рассматривающую его женщину. Теперь глаза его фокусируются лучше, и ему удаётся рассмотреть узор на блузке.
— Пальцы... пейсы... ясли...
— Продолжай, — подбадривает женщина. — Слово затерялось у тебя в мозгу, но оно там есть. |