Голосуйте за поправку №58! Помогите таким семьям, как моя, и положите конец орган-пиратству.

Спонсор: Общенациональный Альянс защитников донорства

• • •

Сны Кэма всегда предельно прозрачны. Он всё время отдаёт себе отчёт в том, что это ему снится, и до нынешнего момента сны не оставляли по себе ничего, кроме сильнейшей досады. В них отсутствует логика сновидений, нет, в них отсутствует вообще всякая логика; они отрывочны, бессвязны, хаотичны. Случайные осколки, запутавшиеся в паучьей сети бессознательного. Словно щёлкаешь пультом с пулемётной скоростью: каналы сменяются так быстро, что не успеваешь понять, что же мелькнуло на экране. Так и здесь — он не может ухватить убегающие кусочки мыслей, и это доводит его до безумия. Но сейчас, когда Кэму известна истинная природа его существа, он обнаруживает, что способен обуздать волну.

Сегодня ночью ему снится, что он в особняке. Не в этом, стоящем над океаном, а в другом, парящем в облаках. Он переходит из помещения в помещение, и меняется не только декор — меняются миры, вернее, сменяются жизни, которые он проживает в каждом из миров. В столовой сидят и ждут ужина братья и сестры — он узнаёт их. В гостиной отец спрашивает его на языке, который не «впаяли» в мозг юноши, поэтому он не может ответить.

И ещё коридоры — длинные коридоры с комнатами по обеим сторонам, а в комнатах — люди, которых он, кажется, узнаёт, но очень смутно. В эти помещения он никогда не зайдёт, и эти люди никогда не станут чем-то бóльшим, чем просто мимолётными образами, застрявшими в покоях воздушного замка, словно в ловушках. Дальнейшие воспоминания о них отсутствуют в тех мозговых тканях, которыми обладает Кэм.

В каждой комнате или коридоре, через которые он движется, к Кэму приходит чувство невозвратной потери, но оно уравновешивается ожиданием: впереди ещё так много комнат...

В конце сна он набредает на последнюю дверь — она открывается на балкон без парапета. Кэм стоит на краю и смотрит вниз на клубящиеся облака: те распадаются и соединяются, формируются и пропадают, подчиняясь силе некоего ветра, бушующего в его подсознании. Внутри юноши живёт сотня голосов — это голоса тех, кто является его частями, они взывают к нему, но он не может различить слов — лишь неясный гул. И всё же он знает, чтó они говорят:

«Прыгай, Кэм, прыгай! — твердят они. — Прыгай, ибо мы знаем: ты умеешь летать!»

• • •

Утром, всё ещё под впечатлением сна, Кэм изводит себя на физиотерапии как никогда раньше. В мышцах разливается огонь, и боль заживающих ран ощущается слабее.

— Ты сегодня выложился по полной, — говорит ему Кенни, накладывая на суставы Кэма попеременно то холодные, то горячие компрессы — для скорейшего заживления. Кенни, насколько это известно Кэму, был высококлассным тренером в Национальной Футбольной Лиге, но те самые могущественные друзья, о которых говорила Роберта, наняли его, чтобы тренировать одного-единственного клиента, предложив Кенни жалование ещё выше, чем в НФЛ.

— Деньги решают всё, — признался Кенни. — К тому же не всякому и не каждый день доводится стать частью будущей истории.

«Неужели это то, чем я являюсь? — размышляет Кэм. — Будущая история?» Он пытается представить себе, как будет звучать имя Камю Композит-Прайм в классных комнатах будущего, но ничего не выходит. Имя не то. Оно какое-то слишком... клиническое, словно название эксперимента, а не его результата. Его надо сократить. Камю Компрай? Тут же в его голове начинают мелькать образы ревущих авто, носящихся по кривым улочкам приморского городка. Grand Prix. Гран-При. Точно! Camus Comprix — Камю Компри. Непроизносимое S, непроизносимое Х — сколько всего недосказанного.