А что говорит статистика? Старки как-то видел в новостях. Каждый год мысль о расплетении посещает каждого десятого родителя. Из этого числа каждый десятый серьёзно взвешивает её, а из этих последних один из двадцати претворяет замысел в жизнь. Цифры удваиваются с каждым дополнительным ребёнком в семье. Подсчитай все эти красноречивые числа — и окажется, что каждый год расплетают одного из двух тысяч подростков от тринадцати до семнадцати лет. Шансы выше, чем при лотерее, и это если не принимать в расчёт детей из приютов.

Отец начинает вещать, держась, однако, от Старки на почтительном расстоянии:

— Мейсон, ты, наверно, сам понимаешь, что не оставил нам другого выбора?

Юнокопы держат Старки у подножия лестницы и не торопятся вывести его из дома. Таков обычай: родителям дают возможность провести ритуал перехода — дать дитяти этакий словесный пинок под зад.

— Драки, наркотики, угон автомобилей, а теперь тебя исключили из очередной школы. Что дальше, Мейсон?

— Ёлы-палы, пап! Да выбор-то огромный, я ещё столько всего могу натворить!

— Больше не сможешь. Мы слишком любим тебя, чтобы положить конец твоим проступкам прежде чем они положат конец тебе.

Услышав такое, Старки ржёт.

Но тут с верхней площадки лестницы доносится голосок:

— Нет! Вы не можете так поступить!

Там стоит его сестра Дженна — биологическая дочь его родителей — в своей пижамке с плюшевыми мишками, которая выглядит довольно странно на тринадцатилетней девочке.

— Ступай в постель, Дженна! — говорит мать.

— Вы отдаёте его на расплетение, потому что его принёс аист. Это нечестно! К тому же ещё и перед Рождеством! А если бы меня принёс аист? Вы бы и меня расплели?

Мать начинает плакать, а отец вопит:

— Хватит пререкаться! Марш в постель!

Но Дженна не слушается. Складывает руки на груди и с вызывающим видом садится на верхнюю ступеньку. Хочет всё увидеть собственными глазами. Пусть. Ей полезно.

Слёзы матери искренни, вот только непонятно, кого она оплакивает — Старки или всю семью.

— Все твои ужасные поступки — нам говорили, что это крик о помощи, — произносит она. — Почему же ты не позволил нам помочь тебе?

Ему хочется кричать. Как он может им объяснить, если они сами не понимают, не видят? Они не знают, что это такое: дожить до шестнадцати лет с сознанием, что ты нежеланный ребёнок! Он, Старки — неизвестно откуда взявшееся дитя непонятной расы, которого подкинули на порог этим людям цвета сиены, таким бледным — ну ни дать ни взять вампиры. Каково помнить тот день, когда тебе исполнилось три года, а твоя мама, только что родившая дочку и всё ещё в тумане от наркотиков, которыми её накачали во время кесарева сечения, идёт с тобой на пожарную станцию и умоляет забрать тебя и поместить в приют? А как насчёт утра Рождества, когда получаешь подарок, купленный не затем, чтобы доставить тебе радость, а по обязанности? А твой день рождения — ненастоящий, потому что никто не знает, когда ты родился; известен только день, когда тебя оставили на половике у двери, надпись на котором — «Добро пожаловать» — некая молодая мамаша поняла слишком буквально?

А травля в школе?!

В четвёртом классе родителей Мейсона вызвали на ковёр к директору. Их сын сбросил одного пацана с верхней площадки «джунглей». У того сотрясение и перелом руки.

— Почему, Мейсон? — спрашивали его родители тут же, в кабинете директора. — Почему ты так поступил?

Он ответил: потому что другие дети дразнят его «Аистарки», а запустил эту кличку именно этот пацан. Он наивно думал, что родители встанут на его защиту, а те попросту отмахнулись, как будто это ничего не значило!

— Ты мог бы убить мальчика! — выговаривал ему отец. — А всё из-за чего? Из-за каких-то слов? От слов больно не бывает!

«От слов больно не бывает»?! Да это самая страшная ложь, которую внушают детям взрослые в этом мире! От слов куда больнее, чем от любой физической раны.