Масло Колька все-таки подобрал и сунул в рот, уже безо всякой радости. А рука сама на грудь легла, прикрыв дырочку, никем, кроме Кольки, не видимую.

   - ...проявив мужество...

   И шепоток в голове:

   - Живой, живой... не поцарапало...

   - ...в кровопролитном бою...

   Голос диктора, нажористый, как мамкин борщ, потонул в грохоте сапог.

   Армии столкнулись, как два барана. Стальные рога артиллерии высекли искры. Копыта бронетехники взрыхлили землю, и щедрой рукой упало в нее стальное семя перезревших пуль.

   Люди шли за удобрение.

   Сигнал тревоги, раздавшийся в пять-сорок, заставил Майора поморщиться, а на горизонте уже показались тени бомбовозов. Они шли неторопливо и чинно, как гувернантки, в окружении роя непоседливых истребителей.

   Желтые трассеры разодрали небо. Эхо прокатило отголоски взрывов и скрылось в бункерах. Майор же застыл, глядя на кипение воздушного боя.

   Дойдут? Не дойдут?

   Вот крайний в стае нырнул и устремился к земле, отчаянно молотя крылами. Из распоротого пулеметной очередью брюха сыпались недозревшие икринки бомб. Они разрывались, не долетая до земли, и казалось, что бомбовоз разбрасывает огненно-желтые астры. Точно такие же украшали комплект белья, заботливо припрятанный супругой для спального гарнитура "Надежда".

   Выдали... авансом выдали. А бельишко она все равно не распаковала, найдя новый повод.

   Поведя плечами - сирена голосила все громче, все натужней - Майор сдвинулся с места. К условной точке он не шел - бежал неуклюжей несолидной рысцой, прижимая к боку тонюсенькую папку. Внутри были бумаги. Пять страниц, писаных от руки. В них - два месяца работы, которые не имели значения. Но бумаги еще казались кому-то важными настолько, чтобы послать связного.

   Он вынырнул из арки и замер, вытаращив блеклые глаза.

   - Вали отсюда, - сказал Майор, протягивая папку.

   Связной выхватил ее и скрылся в подворотне. А Майор неторопливым шагом направился к площади. Огненные астры догорали в небе, посыпая город смесью пепла и желтой маслянистой крови.

   Сирена откашлялась и завела:

   - Пусть всегда будет солнце...

   Эхо взрывов лупило по окнам. Стекла дребезжали, но держались. И Врочек тоже держался: одной рукой за стол, другой - за мизерикордию. Рука подрагивала, и клинок то опускался, то поднимался.

   - Бей уже! - рявкнул помощник, которому страсть как хотелось бросить все и спрятаться в бронированной утробе бункера. - Бей!

   И Врочек ударил. Неудачно. Клинок скользнул по лобовой броне и вошел в глазницу криво.

   - Извини, - сказал Врочек, исправляясь. Со второго удара добивать - прежде с ним подобного не бывало. Но гранатомет, измученный допросами, был рад уйти.

   Помощник тоже.

   Ну и хрен на него. Сука. Все вокруг суки. Воюют, воюют, а Врочеку убирать...

   Должно было получиться иначе.

   Он вытер мизерикордию о халат и достал из кармана флягу.

   - Соотечественники! - голосом Лидера произнесла радиоточка. - Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы Пепелац бомбят Столицу. Но в моих словах не горечь, а надежда. Я верю в судьбу нашей страны...

   Здание содрогнулось, и стекла все-таки выстрелили, осыпав Врочека осколками. Они сияли, словно драгоценные камни.

   Все должно было получиться иначе!

   - Мы переживем этот мрачный и горький час. Знайте же, что не далек, близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога.