– Ну что ж, тронулись, – сказал Севилла.

Где‑то что‑то треснуло, внезапно, громко, как разорвавшийся парус. Но нет, это безумие пускаться в море среди сплошного тумана, когда ничего не видно и ничего предварительно не разведано.

– Подождем, – сказал он, – вели ему подождать.

Он перегнулся через валик и осторожно хлопнул два раза по поверхности воды. Секунду спустя его пальцы коснулись теплой гладкой массы, он провел рукой: они оба были здесь. Он негромко свистнул по‑дельфиньему: «Фа! Би!» Странно, как хорошо вписывается свист в порывы ветра и плеск воды, разбивающейся о скалы. Что должны думать там эти люди, прильнувшие к своим аппаратам?

– Фа, Би, ты поплывешь по фарватеру до выхода в открытое море.

– А потом?

– Может быть, там есть корабль, лодка. Может быть, «человек‑лягушка». Ты вернешься и скажешь.

Тишина и затем свист Фа.

– Есть «человек‑лягушка». Он плывет к нам. Что я делаю?

– Ты его оглушишь.

– О нет, – сказал Фа. – Я его оглушаю, он тонет, и он умирает. О нет.

– Ты его не оглушишь – он нас убивает.

Снова тишина и свист Би.

– Я перегрызаю его трубку зубами. Он поднимается наверх. Я ударяю его слегка сзади, и я выбрасываю его на скалы.

Великолепный отказ от насилия: вывести противника из строя, но сохранить ему жизнь.

– Хорошо, – сказал Севилла.

Они исчезли, и он представил себе их обоих скользящими в черной воде. Сонар обрисовывает перед ними все препятствия так же четко, как если бы они их видели. Они плывут – вытянутые вперед, стройные, скользящие, как стрелы, толкаемые могучими, гибкими, экономными движениями хвостового плавника бесшумно, не оставляя за собой ни завихрений, ни ям, такие же неуловимые, как сама вода, вонзающиеся в нее легко и свободно, составляющие с ней единое целое. При такой скорости их вес превращается в грозное оружие – сто шестьдесят – двести килограммов мускулов в оправе из эластичной кожи, управляемые мозгом, таким же искушенным, как у человека, но контролируемым добротой.

Несколько секунд спустя Севилла почувствовал, что дельфины снова у него под рукой. Фа свистнул.

– Такая же лодка, как твоя. Резиновая. Но только больше.

– Лодка плывет?

– Нет, стоит на якоре, у входа.

Стоят на страже, подстерегая их, преграждая путь. Люди должны были понять – и подслушивая по радио и когда радио замолчало, – что они готовятся к бегству.

Севилла задумался. Губы Арлетт коснулись его щеки:

– Питер говорит, что надо подойти и атаковать их, забросав гранатами.

Севилла на ощупь нашел ухо Арлетт:

– Нет. Скажи ему, что нет. Надо видеть, куда бросать гранаты. И если будет схватка, то убитые будут с обеих сторон. С нашей тоже.

Он опять погрузился в молчание, время шло, пот струился по его ладоням.

– Что я делаю? – сказал Фа.

– Как поставлена на якоре лодка?

– Веревка и что‑то на конце.

– Веревка? Ты уверен? Не цепь, веревка?

– Да.

Севилла выпрямился.

– Ты ныряешь. Ты перегрызаешь веревку зубами. И ты тянешь лодку тихо‑тихо.

– Куда?

– Направо. Там есть течение. Надо его найти.

– Би его найдет, – сказала Би.

Они исчезли. Губы Арлетт снова коснулись щеки Севиллы.

– Как только лодка начнет двигаться, они это почувствуют.

Севилла провел ладонью по лицу Арлетт, поднял прядь ее волос, склонился к уху и произнес еле слышно:

– Нет, ночь очень темная, ориентиров не видно.