Она надолго прикрыла глаза.

— Ненавижу этот корабль. Ненавижу эту жизнь. И ненавижу вас.

— Это самое умное, что я от тебя до сих пор услышал.

— Мы все здесь умрем, — наконец выдавила она.

Пальцы девушки от бессилия сжались в кулаки.

— Все умирают, Октавия. Смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни.

XVII

ЖЕРТВЫ

Теперь, когда последняя жертва умерла, Кирион остался в одиночестве.

Он сидел прислонившись спиной к стене и дышал сквозь мокрые от слюны зубы. Гладиус в его руке позвякивал о замаранную палубу. Его все еще пробирала дрожь: приятное послевкусие человеческой смерти, вновь и вновь проигрывавшейся у него в мозгу. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не окутанное туманной дымкой боли сознание, как у астропатов и других жертв Восьмого легиона, — нет, это был сильный, упрямый человек, совсем не желавший умирать. Кирион наслаждался выражением глаз жертвы, в то время когда его меч резал и кромсал. Человек испытывал страх и молил пощадить его до последней минуты: до грязной и неурочной смерти на одной из нижних палуб корабля.

После всех хирургических операций и пыток, которым они подвергали пленников, это было нужно Повелителю Ночи, как необходим глоток воды умирающему от жажды. Последние секунды жизни члена команды, когда его слабые пальцы бессильно скребли по наличнику Кириона, стали идеальным завершающим штрихом. Такая восхитительная тщета. Он ощущал вкус отчаяния и страха как подлинную сладость, как нектар на кончике языка.

С его губ сорвался стон. От химических стимуляторов, затопивших кровь и мозг, в теле началась чесотка. Хорошо быть сыном бога, пускай и проклятым. Даже тогда, когда к тебе слишком пристально присматриваются другие боги.

Кто-то где-то произнес его имя. Кирион пропустил это мимо ушей. У него не было желания вернуться на верхние палубы и вновь приступить к хирургическим процедурам. Это подождет. Прилив начал спадать, а с ним и дрожь в пальцах.

Странное название. Прилив. Он не помнил, когда впервые начал называть так свой дар, но слово хорошо подходило. Скрытые псайкерские способности нередко встречались в Восьмом легионе — или любых других легионах, — но его дар оставался источником тайной гордости. Кирион не был рожден псайкером, или его шестое чувство изначально было настолько слабым, что осталось незамеченным после многоступенчатого тестирования при вступлении в легион. Оно проявилось со временем, за годы, проведенные ими в Оке Ужаса. Его ясновидение расцвело, как цветок, открывающийся лучам солнца.

Невнятный шепот ночь за ночью раздавался на самой границе слышимости. Вскоре он научился улавливать смысл в этих шипящих фразах — слово здесь, предложение там. Их роднило одно: их наполнял страх, невысказанный, но все же слышимый, пульсирующий в крови его жертв.

Поначалу он просто посчитал это забавным — возможность слышать последние жалобные слова тех, кого он убивал.

— Не понимаю, почему это тебя так веселит, — упрекал его Талос. — Око изменяет тебя.

— Есть те, кто мечен проклятиями похуже моего, — со значением отвечал Кирион.

Талос тогда оставил эту тему и больше ни разу к ней не возвращался. Реакция Ксарла была куда менее сдержанной. Чем сильнее становился дар, тем меньше Кириону хотелось его прятать, и тем омерзительнее его общество становилось Ксарлу. Ксарл называл это «скверной». Он никогда не доверял псайкерам, даже если подчинявшиеся им силы были к нему благосклонны.

— Кирион!

Имя вернуло его в настоящее, к маслянистой вони металлических стен и свежих трупов.