«Давай, спусти на нас кусок неба», – говорили они. И тут пришло повеление Аллаха, все было кончено в один миг.

– Мохаммед расул Аллах, – водитель оторвал обе руки от руля и провел ладонями по лицу сверху вниз.

Он не спешил, движение получилось плавным и торжественным. Но даже на этом участке шоссе, где стало больше выбоин, машина не уклонилась от курса, как бы подтверждая силу божественного слова.

– Думаешь, их просветили, что за отдых будет на Черном море? Они бы скорей согласились сесть в тюрьму, чем туда поехать. Какой-нибудь начальник в ФСБ сказал, что они все герои и заслужили отдых. Выписали всем материальную помощь, оплатили два номера в гостинице среднего пошиба.

– Фантазия у тебя, – усмехнувшись, покачал головой пассажир на переднем сиденье.

– Жалко, они добраться не успеют. Я бы тебе доказал.

– Я думал, урод у них самый отмороженный.

А он, шакал, печень бережет, сто лет еще прожить надеется.

Время от времени собеседники вставляли в разговор русские выражения. Вот и теперь слова «фантазия» и «отмороженный» запросто вплелись в гортанную речь.

– Потом сравним их печени – его и кладовщика, – продолжил пассажир.

– Никого нам не оставят, не надейся. Всех повезут на Верховную Шуру, чтобы знамя доблести эмира вознеслось еще выше.

Разговор вполне отражал удивительное свойство восточной речи мгновенно переходить от тона трезвого и даже циничного к выражениям цветистым и выспренным. В наушниках у «слухача» звучало совсем другое…

– Прогноз погоды слушал? Сколько там градусов? – спросил Тарасов.

– Двадцать два, – ответил Витек.

– Слабовато. Водичка уже не парное молоко.

– Чепуха, – послышался голос сержанта спецназа. – Она сейчас теплее воздуха. Воздух быстро греется и быстро остывает. А море – оно, блин.., у него инерции больше. Весной раскочегарить тяжело, зато в бархатный сезон температура дольше держится.

Тарасов рыгнул в знак того, что снимает все вопросы.

– На бабки, конечно, поскупились, – пробормотал Бубнов после долгой паузы. – Или на выпивку хватит или на девочек.

– Если хватит на выпивку, девки сами прибегут.

– Тоже верно.

Говорили вяло, с ленцой, растягивали слова, как это бывает, когда хмельное возбуждение переходит в сонливость.

– Постучи там Николаичу: долго еще?

– Будет он тебе останавливать и вылезать с объяснениями. Стукнет тоже в ответ – понимай как хочешь.

– Вот жлоб: постучать жалко. Если б я у той стенки сидел, я бы к тебе не обращался.

Все кроме Семена снова собрались вместе. Вот Жора Бубнов с красноватыми белками вытаращенных глаз, вот рябой Леша Самойленко поправляет свой черный платок. Ильяс сидит на отшибе, шевелит ноздрями, как породистый кабардинский скакун. Майор Воскобойников о чем-то задумался, вперившись в пустоту. Витек нервничает и шмыгает курносым носом в ожидании высадки в аэропорту.

Голоса оживляли тесное пространство, заполняли кузов фургончика, где Сиверов сидел в одиночестве, держа на коленях два короткоствольных автомата. Ему не нужно было даже закрывать глаза, чтобы различить тех, с кем он прожил бок о бок последний месяц.

Магнитофонная запись продолжала звучать:

– Я одно не пойму, как они нам пушки оставили, – удивлялся Бубен. – Не боятся, что кто-нибудь возьмет и отмочит на курорте номер?

– Чего им бояться? Если до сих пор не отмочили, значит и теперь голова на плечах останется, – уверенно заявил Самойленко.