|
– Пригласить на обед, завтра Чжан Дагэ собирает гостей. – О! – только и мог сказать Лао Ли. Значит, Чжан Дагэ ожил. Но у Дина какая-то тайна, уж не собирается ли он и в самом деле прикончить Сяо Чжао! Впрочем, не похоже, разве… ну их, всю эту свору стервецов. Он ни о чем больше не спрашивал. Когда Дин пошел к выходу, дети заплакали: дядя не взял их с собой гулять по лужам! – Пойдемте со мной, – сказал отец. – А носочки снимать? – спросила Лин. – Непременно, – ответил Лао Ли и разулся. – Можно снять носочки, можно снять носочки, – запел Ин. – Лин, а ты разулась? Ма! Лин разувается! Лао Ли взял их за руки, и шесть ног – четыре маленькие и две большие – зашлепали по лужам. Все были счастливы, особенно Лао Ли. 4 Утро выдалось удивительно ясное. Казалось, светится каждый листочек; солнце словно выкупалось в синем море и теперь нежилось в собственных лучах. В небе плавали стайки белых облаков. Ветер сгонял воду в лужи, над которыми носились стрекозы, щеголяя ажурными шелковыми крылышками и любуясь своим отражением в воде. А высоко-высоко летали ласточки – маленькие черные точки на голубом фоне. Лепестки вьюнков на стене раскрылись навстречу свету, прилетевшему вместе с ветром. На улицах все еще было грязно, зато дома сверкали чистотой; красные стены храмов стали ярче, будто их только что выкрасили. Даже надутые до отказа серые шины колясок блестели. На рынке продавали только что снятые с грядки душистый лук и капусту. Слегка испачканные землей, они не казались грязными, потому что на них сверкали капельки воды. Лао Ли шел на службу, охваченный смутным чувством, которое, пожалуй, могут вызвать только прекрасные сельские картины. Было совсем еще рано, и он решил прогуляться к Сианьским воротам, взглянуть на Христианскую церковь, на библиотеку, на «Среднее» и «Северное» моря. Он не мог сказать, что прекраснее: родные места или Пекин. Гуляя по Пекину, особенно после дождя, можно забыть обо всем мрачном, забыть о доме и думать только об этом прекрасном городе. Пекин как бы вне реальности, он – воплощение всего прекрасного, что создал человек, всего, что радует глаз. Он будит воспоминания о светлом прошлом, навевает мечты. Он как огромное полотно, на котором искусной кистью художника нарисованы дворец и лотосы, за дворцом – горка, на лепестке лотоса – крошечная стрекоза. Деревня хороша своей простотой и естественностью, в ней много первобытной силы. Там не найдешь следов руки человека, следов истории. Символ Пекина – мост через Императорскую реку , а под ним – лотосы. Человеческий труд и природа здесь как бы слиты воедино, только в творении человека чувствуется первозданный простор, а творению природы не хватает первозданной дикости. Омытый дождем Пекин можно сравнить с древней картиной, на которую положили свежие краски. Лао Ли забыл о деревне и находился целиком во власти Пекина. Но когда он пришел на службу, настроение изменилось. Невозможно представить себе клопов или помойные ведра в ресторане «Пекин», или огромную уборную в центре парка Сунь Ятсена. Таким же нелепым казалось финансовое управление в этом прекрасном городе. Лао Ли ненавидел управление, это мерзкое чудовище, которое сделало его живым трупом, лишило сил. Это Пекин виноват в том, что жизнь Лао Ли превратилась в страшные серые будни. Да, он труп. Он боится тронуть Сяо Чжао. И еще он должен устраивать дурацкие приемы!… Несчастный!… Один за другим приходили сослуживцы. О Чжан Дагэ снова заговорили. Дом его перестал казаться логовом коммунистов и не вызывал больше леденящего душу страха. Все, как один, получили приглашение Чжан Дагэ и принялись обсуждать, каким бы подарком его удивить, как будто в последние месяцы Чжан Дагэ только и мечтал о том, чтобы его удивили. Действовать в одиночку опасно: покупать надо непременно сообща и что-нибудь бесполезное. |
