Но вот раздался звонок в дверь, а она так ничего и не решила. Когда встревоженный Александр (Татьяна в прихожей сказала: «Катерина Сергеевна чем-то расстроена», а Настя радостно сообщила: «А мама плачет») вошел в спальню и, обняв; жену, попытался заглянуть в лицо, она опять разрыдалась и убежала в ванную. Когда она, умывшись холодной водой и собрав остатки мужества, вошла в кухню, Тани уже не было, ужин стоял на столе и муж ковырял вилкой в тарелке, невпопад отвечая Насте. Вечер прошел тоскливо. На все его расспросы жена отвечала, что ничего не случилось, а когда он попытался обнять ее, вновь разразилась слезами. Так ничего и не добившись, он уложил дочку и, надеясь, что утро вечера мудренее, лег спать.

Катерина провела бессонную ночь — все те же вопросы возвращались вновь и вновь и мучили ее. Наконец она все же задремала, свернувшись на самом краешке широкой кровати так, чтобы ненароком не коснуться горячего тела мужа.

Утром Александр, взглянув на бледное и измученное лицо жены, не стал ее будить. Он тихо возился в кухне, а она сквозь дрему прислушивалась к знакомым звукам: вот он ставит чайник, теперь скрипнула дверца шкафа — он достает кофе. Первый раз в жизни ей хотелось, чтобы муж поскорее ушел на работу. Как это странно, думала она, смотреть в лицо близкого человека и не знать, о чем он думает, что он чувствует, куда он идет. А может, у него и сейчас кто-нибудь есть? И из-под сомкнутых ресниц вновь потекли слезы.

Нет, так нельзя, надо взять себя в руки. И как только за мужем закрылась дверь, она встала, приготовила завтрак, погладила белье, прибрала квартиру, покормила дочку. В одиннадцать часов пришла Татьяна, с тревогой воззрилась от двери на хозяйку. Катерина постаралась улыбнуться, но глаза вдруг снова наполнились слезами, и, махнув рукой, она торопливо ушла в кухню.

Прошло несколько дней. Катерина жила как в дурном сне. Она каждый день ходила к Анне Петровне и Сашурику, хотя даже самой себе не могла бы объяснить, зачем вновь и вновь длит эту пытку. Более того, она не встречалась с подругами, не ходила в тренажерный зал, и даже Таня теперь приходила реже — Катерина сказала, что ей следует больше времени уделять учебе.

Анна Петровна привыкла к Катерине. Теперь она ждала ее и как должное воспринимала сумку с продуктами и то, что молодая женщина с серьезным лицом и печальными глазами подолгу просиживает у нее, слушая неспешные рассказы.

— Жизнь-то быстро проходит — это в молодости кажется все, что от зимы до лета чуть не год. А потом — глядь, а уж опять зима. И пошло отсчитывать. Хоть и странно это. В молодости ведь веселее живется — кажется, время-то лететь должно. Ан нет. А я веселая была! — Анна Петровна вздохнула. — И одеться любила. Вообще-то я из простых — нас у мамы в деревне пять человек было, а отец конюхом служил. Ну, как я подросла, мать меня к тетке в Москву и отправила. У той ребеночек родился — я и была у них вроде как прислугой: за продуктами там, постирать, погулять... А потом она меня пристроила в ателье, где военным форму шили. Там меня Николай Антонович и заприметил. А что — я девка была видная — коса в пояс, брови дугой, ноги — во! И языкастая! Как-то хрен один с погонами дает мне десять копеек от сдачи — вроде на чай. А я ему возьми и скажи: «Давайте я вам добавлю — сушек жене к чаю купите». Мужик-то побагровел весь, чуть удар его не хватил... А не надо барина из себя корчить. Ох, на меня начальница потом ругалась... а мне все как с гуся вода — смешно только...

Ко мне многие подъезжали, да не тут-то было. Один — не поверишь! — маленький, лысый — а туда же. Даже замуж звал. Я говорю: «Так целоваться-то как будем? Или табуретку с собой носить станешь?» — Анна Петровна засмеялась.