— Ага... — кивнула Дина Сергеевна, внимательно разглядывая его лицо, — я так и поняла, я так и поняла... Значит, это не то, что я думала?

— Конечно, не то, — согласился Иванов, — совершенно не то.

— Я так всем нашим и сказала: "Это совсем не то..." Подумать только!

— У вас хорошее чутье, — заверил ее он.

— Вы не первый это заметили, — обрадовалась Дина Сергеевна, — судья, он мне так и сказал: "Вы, сударыня, бесценны, у вас талант криминалиста..." Я пойду к нему еще раз...

— Желаю успехов, только на этот раз совершите что-нибудь серьезное, — посоветовал Иванов и убежал к себе.

Всю жизнь он представлял женщин божьими агнцами, потом понял, что они так же порочны, как и мужчины, только милее в силу своих физиологических особенностей. Одна из многочисленных приятельниц Саскии специализировалась на кокетстве особого рода: "Вы не посмотрите, где-то на спине мне мешает волос..." и кокетливо изгибалась, как гусеница. Потом подружки долго обсуждали щекотливую ситуацию. Некоторые из мужчин таки ловились и даже назначали свидание, некоторые влюблялись до такой степени, что готовы были жениться, но никто из них не избежал осоловелого выражения в глазах, когда искал злополучный волос на прекрасной спине подружки Саскии.

В холодильнике отыскал банку соленых груздей и кусок зеленеющей колбасы. С минуту сидел, прислонившись к стене и тупо уставившись в пол. "Может быть, так проходит жизнь", — думал он.

Липкой ночью проснулся то ли от жары, то ли от пустоты. Пустоты в нем и снаружи. Впервые усомнился в собственной здравости. Ложе, не занятое никем, — тоже привычка, и от нее надо было избавиться, ведь ночью ты наиболее беззащитен, тебе кажется, что ночь придумана для таких, как ты. Даже одинокие машины, проносящиеся, шурша шинами, у тебя под окном, только усиливают страх одиночества, и ты включаешь свет, идешь на кухню или шаришь рукой в поисках книги, выпиваешь стакан воды или пытаешься вникнуть в суть повествования, но все это время, которое тянется, как бесконечный состав перед твоим внутренним взором, ты ждешь — что-то должно произойти, но в этот раз ничего не происходит, и ты выключаешь свет, поворачиваешься на бок, облегченно вздыхаешь и погружаешься в сон до следующей ночи, надеясь на избавление от мыслей хотя бы таким путем. Но наступает следующая ночь, и все повторяется, и в конце концов тебе становится страшно или ты привыкаешь, свыкаешься, посчитав все это неотъемлемым свойством мира.

Выбрался из постели, обливаясь потом, побрел в ванную, налил холодной воды и бодрствовал в ней до самого утра.

* * *

Утром он сказал сыну. Они ждали автобуса на Южном вокзале в тени церкви и, прищурившись от солнца и белесого, выгоревшего неба, посматривали в сторону здания, где за блестящими стеклами бара мелькала Изюминка-Ю.

Он сказал:

— ...женщины — не главное дело в жизни...

Он и сам не знал, зачем произнес эту фразу, только не затем, чтобы учить. Равнодушно подумал, что все равно не может все объяснить — объяснить свое и чужое одиночество. Впрочем, он знал, что это неважно. Всегда что-то остается, всегда что-то не договариваешь. Просто так ты думаешь в перерывах между событиями в жизни, а потом судьба меняет тебя, и ты наивно думаешь по-другому, но с учетом опыта, который не дает тебе беспечно смотреть на окружающий мир, ведь теперь ты знаешь больше, ты опытнее, отныне тебя так просто не купишь, на мякине не проведешь. Только ты не подозреваешь, что самое страшное — это привычка полагаться только на самого себя, в которой ты в конце концов запутываешься, ибо порождаешь вокруг себя эгоизм, а внутри себя — пустоту.

— ...но если она у тебя есть, не стоит от нее отказываться...

На мгновение ему показалось, что он уговаривает сына.