— Но друг с другом друзья не должны притворяться, — заметил Орланду.

— Нет, не должны, — подтвердил Тангейзер.

— Ты сказал, фра Людовико был ненастоящий рыцарь.

Тангейзер вздохнул.

— Внутри большого шатра возникли разногласия. В больших шатрах всегда так случается — ведь люди редко бывают довольны ходом вещей. Они хотят все улучшить, а в результате делаются нетерпимыми к мнениям, которые противоречат их собственным или хоть немного от них отличаются. Жизнь в этом смысле часто задает неразрешимые загадки… И я буду последним человеком на свете, который бросит в него камень за это. Конечно, Людовико был храбрецом, и у него были неколебимые убеждения. Но, исходя из собственного опыта, могу сказать, что любое убеждение, за которое цепляются до конца, — это обоюдоострый меч, и оба его лезвия остро заточены.

— Он велел мне почитать мать.

Тангейзеру показалось, что туго натянутый канат у него под ногами дрогнул.

— Весьма достойное напутствие.

— Он хотел отвезти меня в Мдину, чтобы я встретился с ней.

— Он возложил эту радостную обязанность на меня.

Орланду спросил:

— Фра Людовико — мой отец?

Вот оно, случилось. Тангейзер натянул поводья Бурака, они остановились, и он принялся возиться с уздечкой. Конечно, странно, но до сих пор он даже не думал о том, чтобы рассказать Орланду, что отец, которого мальчик так страстно мечтал увидеть, умер у него на руках. Должно быть, он сознавал, насколько дорожит привязанностью Орланду. Тангейзер обернулся к мальчику; карие глаза Орланду смотрели прямо в его глаза, и эта самая привязанность читалась в них так ясно, что Тангейзер смутился. В конце концов, Людовико решил предоставить это дело Карле и даже дал свое благословение на ложь. Но позор Людовико был его позором, а не Тангейзера. Душа Тангейзера принадлежала только Тангейзеру.

Он сказал:

— Да. Брат Людовико был твоим отцом.

Орланду сжал губы.

Тангейзер продолжил:

— Я его убил.

Орланду моргнул, дважды. Потом спросил:

— Потому что он был лжецом?

— Перед самой смертью он был искренним, насколько может быть искренним человек.

— Тогда почему?

По мнению Тангейзера, сейчас был не подходящий момент перечислять преступления Людовико. Мальчик узнает о них в свое время, но не сегодня.

— Я убил его, потому что на то была воля судьбы, — сказал он.

Орланду выслушал эти слова, и, должно быть, Тангейзер недооценил его, поскольку мальчика устроил его ответ, по крайней мере сейчас. В любом случае, само по себе утверждение было достаточно правдивым. Орланду произнес:

— Если мой отец был предателем, прогнившим до мозга костей, а во мне течет его кровь, стану ли я тоже лживым предателем?

— Я как-то уже говорил тебе, что дело не в крови, а в том, как мы идем по жизни. Мы с тобой прошли вместе пару миль, и, поверь мне, в твоей душе нет ничего лживого и прогнившего.

Ответ устроил Орланду и на этот раз. Затем он спросил:

— А мы пройдем вместе еще сколько-нибудь миль?

Тангейзер ощутил, как сжалось сердце, ему хотелось ответить: «До самого конца». Но он не мог давать обещания без уверенности, что сможет его сдержать. Поэтому он ответил:

— Посмотрим.

Потом он улыбнулся, и мальчик улыбнулся в ответ. И снова все стало хорошо.

Над гребнями холмов взмывали в небо и взрывались ракеты, церковные колокола звонили. Тангейзер кивнул головой.

— Едем в Мдину, Карла уже заждалась. — Одна мысль пришла ему на ум. — Кстати, а мое кольцо все еще у тебя? Золотое кольцо?

Орланду кивнул.

— Конечно.