|
Она прямо как оборотень, рычит, царапается, а у меня одеяла такие старые, что нитки видны. Одна лапка уже прорвала ткань, видны черные коготки. Одеяла все намокли от слюны. Я как будто держу росомаху в мокром бумажном пакете. Еще один коготь — и она выберется и начнет меня кусать. Чтобы ее оглушить, может, вырубить, я бью свертком о стену. Сэнди все равно рычит и вырывается. Я врезаю свертком по стене второй раз. Она все вырывается, а я колочу ее о стену, пока сосед не начинает мне стучать. Включается одноминутная сирена, а потом звонок. Начинается комендантский час. Стена, по которой я бью свертком из одеял, измазана чем-то красным. Сверток промок и красный там, где я его бил. Красное капает на пол. Сосед все еще стучит, орет, чтобы я заткнулся, а Сэнди не шевелится и молчит. Это вам не кино про Старого Йеллера.
Сказать, что я впал в панику, — ничего не сказать. Теперь вы понимаете, какой я дебил, какой я долбаный идиот. Недди Нельсон: Вы можете отмахнуться от факта, что до вспышки бешенства сравнительно молодое сообщество Ночных почти превзошло по численности население Дневных? Разве серьезная эпидемия не сделала бы с Ночными то же, что СПИД сделал с Африкой? Разве она не уничтожила бы политическую силу новой группы и не сохранила бы теперешние властные структуры? Гэлтон Най: Мы не знаем, заразилась она или нет, но рисковать не хотим. Нам надо подумать и о своем здоровье. Не хочу сказать, что мы с матерью ее больше не любим, но в ту ночь, когда наша дочь ушла из дома со своим так называемым парнем, она для нас умерла. Да хранит ее Бог, но если наша девочка однажды постучится к нам в дверь, мы не откроем.
34 — А что, если?
Недди Нельсон (автосалочник): А вы никогда не задумывались, почему доминантная культура говорит то, что говорит? То есть впаривает вам какую-то совершенную несуразицу? Например, то, что по-научному называют парадоксом дедушки? Как выходит, что даже думать о путешествиях во времени нельзя, потому что в прошлом ты можешь убить собственного деда — чисто случайно, и — пш-ш! — испаришься? То есть, если верить государственным экспертам, надо беречь себя и не соваться в прошлое? Эхо Лоуренс (автосалочница): Я была совсем маленькой, но помню, что из-за закона «Эй» закрылись исследования эффекта зеваки — ну, когда инженеры вроде моей матери устраивали маленькие аварии и смотрели, как реагируют другие водители. Помню, как мать говорила, что коллеги «уходят». Я думала, она имеет в виду — с работы: уволили или сократили. Каждую неделю «уходило» несколько инженеров. Я спросила ее, не собирается ли она тоже, а она ответила: «Нет». Никогда, сказала не уйдет без своей маленькой Эхо, то есть меня, и моего отца. Сказала, что ни за что нас не оставит. Недди Нельсон: А если все-таки? Если кто-то отправится в прошлое и переделает его, как остальные это узнают? Разве нам известна не одна реальность, теперешняя? А что, если реальность постоянно переделывают — по чуть-чуть? Или те, кто наверху, уже переделали прошлое, чтобы туда добраться, а теперь запрещают нам играть с историей, а то, мол, мы убьем своего предка и никогда не родимся? То есть не специально ли они нас пугают? А разве их же ученые не говорили, что земля плоская? Разве они не хотят, чтобы мы сидели дома, как рабы или крестьяне, и не рыпались? Эхо Лоуренс: Я помню, как в детстве мы очень часто ходили на похороны, обычно маминых сотрудников. В церкви отец пихал маму локтем и говорил: — Вот куда они на самом деле уходят... А мать шептала за черной вуалью: — Не все... За дверями спальни они спорили о переезде, отъезде, смене места жительства. Мать называла это обратным освоением: заселением мест, где воздух чистый, а вокруг пустая земля. Красивая мечта, но даже ребенку было ясно, что нелепая. На загрязненной и перенаселенной планете таких уголков не осталось. |
