— Какую такую поездку в Питер? — спросил сквозь зубы Мирошников.

Он уже понял, что влип крепко. Крепче некуда. Он понял, что попал не к ментам, и от этого понимания сделалось еще хуже. Но все-таки он пока не хотел сдаваться.

— Последнюю, Алексан Палыч. Ту, в которую вы с Андрюхой Петровым завалили Людоеда… Я ведь знаю почти все.

— Везет тебе. А вот я — ни фига не знаю.

— А как сам думаешь — откуда? — проигнорировал вброшенный в его сторону сарказм Петрухин. — Молчишь? А ведь на самом-то деле все просто, Саша, — это Бодуля вас сдал. С потрохами. Как начали ему пальцы ломать, так он и раскололся. И все рассказал на видеокамеру. Приедем в Питер — дам тебе поглядеть.

— Я в кино не хожу. Денег нет.

— Смешно. Вот только… Ты это брось, Саша. Брось в партизанов играть!

Петрухин закурил сам и дал сигарету пленнику. Сейчас Дмитрий блефовал и отлично знал цену своему блефу. В обычных условиях Мирошников, скорее всего, на этот номер не попался бы. Но в эти минуты тверской пацан находился в условиях экстремальных, а значит, на какие-то несоответствия в словах он просто-напросто не обратит внимания.

Петрухин выпустил дым под раскаленный потолок салона и продолжил:

— Так вот, Бодуля, дружок твой, нам все рассказал.

— Какой еще Бодуля? Что рассказал?

— Рассказал, что подписал на мокруху тебя и Петрова. Что он дал вам адрес на Казанской и снабдил для связи телефонами. Симки в которых, кстати, зарегистрировали на паспорт Нечаева Игоря Павловича, украденный здесь, в Твери. Не ты украл?

— Нет… Не знаю я никакого Нечаева, понял?

— Ну да это и неважно. Может, паспорт у Нечаева взял Петров. А может, и сам Бодуля… Важно то, что я точно знаю, как дело было. Знаю, что регистрировал телефон лично Бодуля. Знаю даже, что после дела вы сразу отзвонились в «Манхэттен»: мол, дело сделано, Билли, пора заказывать билеты домой…

Мирошников молчал. Слова доходили до него как сквозь вату, и он улавливал лишь общий смысл сказанного. Но и этот «смысл» был страшен: поймали. Поймали на такой крюк, с которого не сорвешься. Саша был безоружен, в наручниках, один против четырех крепких мужиков.

Кружилась от удара голова. Зажав в огромном кулаке сигарету, Мирошников затянулся…

Он курил взатяг, взвешивал шансы и понимал, что они равны нулю. Э-эх, кабы не наручники! Если бы не наручники, он, может, и попытался бы. В тесном объеме микроавтобуса шансы — маленькие, совсем маленькие — все равно оставались. Саша бы попытался. В конце концов, терять-то все равно нечего.

— Что молчишь, Алексан Палыч?

— А что ты хочешь от меня услышать? — ответил Мирошников через силу.

— Хочу услышать, как дело было.

— А на фига?

— Дурак! Чтобы жизнь тебе сохранить!

— А вы что — жизнь мне сохраните? Не свисти, начальник.

— Расскажешь все на видео — сохраним, — серьезно сказал Петрухин. — Ты нам не нужен. Нам даже Бодуля ваш не особо нужен. Поэтому, если дашь показания, можешь катиться на все четыре стороны… Осознал?

— А почему я должен вам верить? — спросил пленник настороженно, но в этой настороженности уже слышалась надежда. Надежда или тень ее. Слабенькая, дрожащая тень, на которую дунь — и она исчезнет. Но все же она была, она ощущалась в настороженном голосе убийцы Мирошникова.