— Уголовник Степан Иванович Назаров по кличке Корень.

— Я не знаю его имени. Для всех он был Корень и все.

— И он ничего не сказал?

— Я же сказал, что слух пошлел, что добро голицынское Корень для себя припрятал. Так братва болтала. Мы тогда собрались и решили спросить с него. Но попали в мусорскую засаду.

— Я спросил не о том, Авдеев. Корень на следствии что-то показал?

— Нет. Корень крепкий мужик. Мусоров люто ненавидел. Погиб в тюрьме.

— И что с кладом?

— Так кто знает? Если и нашел его Корень, то с него теперь не спросить. Но спрятан он где-то в ваших краях, господин следователь.

— Вашу банду взяли тогда в Суземках?

— Около них. Но большего не скажу. Не знаю. Вишь как бывает, начальник, мы ныне с тобой в одной команде. А командует нам бывший прокурорский следак.

— Вы мне не говорите «ты», Авдеев. Не забывайте о субординации.

— Извините, господин следователь.

— А как Третьяк относится к вам теперь? — спросил Лисовин.

— Никак.

— Что это значит? Он вас не узнал?

— Наверное, он не знает кто я такой.

— Как же так?

— Он начальник уголовной полиции. А я кто такой? Состою во взводе охраны. Я рядовой. Да и он не советский прокурор более. Мы в одной лодке.

— Но вы ведь пытались что-то узнать про него? Я не могу поверить что вас это не интересует, Авдеев.

— Да ничего я не знаю. Слухи одни.

— Какие слухи? — заинтересовался Лисовин.

— Баба у Третьяка здесь. Наши парни говорили. Большевик, а как пристроился при немцах? И почёт, и уважение. Да и все остальное.

— Женщина? Вы сказали, что у Третьяка есть женщина?

— В Локте живет. Молодая. Лет 18 ей.

— Кто такая знаете?

— Зовут девку Маша Селезнева.

— Здешняя?

— У матери своей проживает. Стало быть здешняя.

— И это только любовная интрижка?

— Чего?

— Третьяку около 30 лет. Девушке 18. И они встречаются по обоюдному согласию?

— Видно, что девка с ним по доброй воле.

— Вы их видели вместе?

— И не один раз. Локоть городок маленький. Здесь утаить что-то сложно.

— Состоит в любовной связи с Марией Селезнёвой. Это все что о нем говорят?

Лисовин отложил карандаш. Записывать любовную историю никакой охоты у него не было. Но Авдеев продолжил:

— Нет не все. Коли все просто, то зачем вы меня на беседу вызвали, господин хороший? Мутный он человек, этот Третьяк.

— Но пока из ваших слов вытекает только одно — у него любовная интрижка. И интрижка с девушкой, которая пошла к нему по собственной воле.

— Любовная история, говорите? И всё бы хорошо, господин следователь. У нас у всех бабы есть в Локте. Кто к какой вдове ходит, кто девку нашел себе. Мужик без бабы…

— Избавьте меня от подробностей интимной жизни солдат охранного взвода, Авдеев. Это законом не возбраняется.

— Но есть одна заковыка, господин следователь.

— Какая?

— Девка то эта совсем не Селезнева.

— Что это значит? Вы можете говорить яснее, Авдеев?

— Я и говорю. Но вы же сами все время меня прерываете.

— Хорошо. Я вас внимательно слушаю. Вы сказали только, что Мария Селезнева, не Мария Селезнева. Я все понял верно?

— Точно так.