Мы-то, лапти недоквашенные, до сих пор по серости своей полагали, что не патриотизм россиян, но корыстный сепаратизм {не только национальный — вспомним хоть идею Уральской республики), амбиции местных элит, поддержанные, проплаченные и пропиаренные реальными внешними врагами и не менее реальными внутренними бандитами развалили и по мере сил продолжают разваливать страну! Ну явно же ж валим с больной головы на здоровую! Научи же нас, научи не путать патриотизм и любовь к Родине, а то вконец запутались, оттого и все беды!

И ведь научит. Вот он берёт определение патриотизма из словарей (патриотизм есть преданность и любовь к своему отечеству) и открывает нам глаза на то, что любовь и преданность отнюдь не одно и то же: «Любовь бескорыстна и безоглядна, она любит Отчизну такой, какая она есть, со всей её неустроенностью, от которой так хочется избавиться. Преданность ревнива и воинственна, она недоброжелательно косится на соседей и во всём, в том числе и в её неустроенности, видит происки врагов, направленные против любимой Родины» — а далее именно в преданности усматривает корень агрессивности и ксенофобии.

Ну не словоблудие ли?

Хотелось бы посмотреть, как вёл бы себя автор, если бы, например, жена ему сообщила: «Милый, я тебя, конечно, люблю, и твои подарки мне очень нравятся, но не требуй от меня преданности, ведь она недоброжелательна к соседям — а я с соседями каждый день кувыркаюсь, пока ты на работе… А откуда, ты думал, у меня изумрудное ожерелье? Сосед подарил за толерантность и ширину этого… ну, того самого… да ты тоже знаешь!.. мышления!» И когда ошеломлённый теоретик попытался бы её усовестить, гневно сморщила б носик: «Тебе что, моей любви не хватает? Тебе ещё и преданность подавай? Да ты просто фашист!»

Нам-то, дремучим, вечно казалось, что любовь без преданности — это всего лишь красивое название наглого стремления пользоваться на дармовщинку. Я тебя, мол, так люблю, что дай мне то и это. Нам-то мерещится, что, пока войны нет и совершенно невозможно проверить, бросишься ли ты с гранатой под танк немецких освободителей или, подняв руки повыше, пойдёшь им навстречу с криком: «Я всегда был принципиальным противником советской власти!», надо тем более тщательно изыскивать, каким именно образом день за днём проявлять свою преданность, чтобы и казённым зомби не стать, и не оказаться похожим на, возможно, любящую, но отнюдь не преданную супругу. В конце концов, похотливо гладить белый стан берёзки и любоваться остатками волжских плёсов может и переводчик при оккупационной комендатуре, в рабочее время вносящий посильную лепту в предрасстрельные допросы жидов и комиссаров.

Впрочем, вернёмся пока к нашему лабораторному экземпляру.

Ни одно из фактических утверждений Лео Таксиля не может быть толком оспорено. Лижут паломники туфлю папе? Лижут. Кто попробует это отрицать, попадёт в глупое положение и разом скомпрометирует всё, что сам хотел бы сказать. Появлялись в монастырях и близ оных запретные плоды любви с несчастной и короткой судьбой? Увы, да. А доказывать, что вот в этом конкретном пруду останков нашлось не триста, а всего лишь двести двадцать или, паче того, что вот около того конкретного монастыря пруда вовсе нет — только самого себя дураком выставлять. И даже касательно Марии Магдалины поди поспорь — ну а что, сами посудите, могло мужчину Христа и уверовавшую в него блудную даму связывать? В системе-то представлений европейского интеллигента? Вот именно. Только это самое.

Оспорены они быть не могут, что правда, то правда. Однако не секрет, что как эти, так и иные несчётные неприглядности никак не помешали христианству западного толка выстроить европейскую цивилизацию со всеми её неоспоримыми изумительными достоинствами и то бьющими в глаза, то скрытыми до поры до времени недостатками. Каким таким загадочным образом этот священный вертеп, лицемерно повторяющий бессвязные разглагольствования Христа, смог породить раскинувшуюся на полмира махину, подарить человечеству уникальные представления о совести, свободе, разуме — об этом даже вопроса не стоит.