— И что, совсем никаких догадок?

— Ну, почему же, догадки есть. Вы помните аналитическую записку Виктора по Ирану? Кстати, именно после нее мы начали плотно работать по аятолле Талегани. И там очень обнадеживающие контакты. По косвенным признакам можно предположить, что записка — далеко не единственная. Есть и другие его аналитические материалы, имеющие отношение не только ко внешней политике, но и к реформам в экономике. Утверждать этого пока не могу, но мы следим за ситуацией.

— Мнда… С этим надо что-то делать.

— Я уже ничему не удивляюсь. Мой сотрудник подробно описывает в своих отчетах, как этот «юноша» железной рукой руководит своей студией и командует взрослыми людьми, многие из которых ему годятся в родители. И все беспрекословно подчиняются.

— Очень интересно… На меня он не произвел особого впечатления, но наша встреча была совсем недолгой. Возможно, мне пора присмотреться к нему повнимательнее и встретиться с ним еще раз в более неформальной обстановке…

   19 марта 1979 года, понедельник

   Москва, ул. Селезневская, музыкальная студия МВД СССР

Понедельник не только день тяжелый, но еще и грязный. Почерневший снег, огромные свинцового цвета лужи на обочинах дорог и хмурое небо с низкими облаками. Погода совершила очередной кульбит, и за холодами неожиданно резко наступила оттепель. Видимо весна, наконец-то, решилась дать затянувшейся зиме решительное сражение, и полностью войти в свои права. Мое настроение совсем не весеннее. Прямо с утра мама устраивает мне за завтраком настоящую выволочку. Долго копила и, наконец, не выдержала. Со слезами на глазах упрекает в пренебрежении своим здоровьем, наплевательском отношении к близким. Не так, совсем не так она представляла себе наш переезд в Москву. У деда от моих приключений болит сердце, сама она вся извелась от переживаний. За последний год она трижды (!) мчалась ко мне в больницу, замирая от ужаса. И хоть второй раз был «понарошку» — я «воспитывал» ленинградскую учительницу литературы — со статистикой не поспоришь. Мои вялые, «для галочки» возражения, что «не виноватая я — ферма сама упала», моментально и очень по-женски отметаются. Почему у других не упало, а у меня упало? И как после такого меня отпускать в Англию? Хорошо еще, что мама не вспомнила Италию…

С тяжелым сердцем отправляюсь на работу. Тут своя «засада». Сразу по прибытии меня отлавливает Сергей Сергеевич. Начинает долго и нудно инструктировать, как пользоваться спутниковым телефоном. Наш безопасник притащил приличную такую губузакатывательную машинку. Приказ о перечне допущенных лиц, журнал учета звонков… Хорошо, что еще не потребовали добровольно-принудительной записи разговоров. А что я хотел от государства, которое хранит оттиски всех печатных машинок страны??

Ближе к обеду разболелась голова и окончательно упало настроение. Пытаюсь поднять его общением с Верой, но девушка сама не в духе. Репетиции идут с трудом, новые песни пока плохо даются «зае». Она нервничает, кусает губы… Узнаю, как идут дела у Лады и Альдоны. Тут ситуация получше. Но если наша «зажигалочка» все-так же фонтанирует энергией, то латышка ровно наоборот — словно черная дыра поглощает все окружающие эмоции. На лице — безжизненная маска. Уже почти месяц она носит в себе секрет убийства Громыко и не похоже, что это ей доставляет удовольствие.

Видимо, кто-то наверху решает вбить последний гвоздь в мой гроб. По вертушке звонит Щелоков. Меня строгим голосом вызывают «на ковер». Сегодня же. Если есть время и силы ездить в Кремль, значит и для министра я считаюсь выздоровевшим.