- ...Все ...все закончилось...

Он кивает и поднимает на меня глаза, в которых блестят слезы. Обхватив его за плечо и отобрав его дурацкий портфель, я веду Клаймича к проходной. Больше всего на свете мне сейчас хочется развернуться и запустить со всей дури этим портфелем в дверь, из которой он только что вышел. Меня останавливает только то, что там наверняка лежат документы Клаймича и справка о его освобождении. У шлагбаума нас ждет Леха, взволнованно прохаживающийся рядом с постом охранника. Он видит, в каком состоянии директор, и желваки начинают дергаться на его застывшем лице. Я тихо качаю головой... не время показывать свои эмоции, нужно поскорее убираться отсюда. Надеюсь, никогда в жизни мне больше не придется вытаскивать своих близких из этого мрачного места.

Дальше все происходит молча... Почти как в фильме "Мертвый сезон", когда наши обменивают своего разведчика на чужого. Крепкие объятия Лехи, его успокаивающие похлопывания по спине, от которых бедного Клаймича чуть ли не мотыляет, путь к машине. Григорий Давыдович так ослаб в этой чертовой больнице, что с трудом переставляет ноги, опираясь на "мамонта". Бережно усаживаю его на заднее сиденье "мерса", сам плюхаюсь на переднее, и мы срываемся с места, торопясь убраться отсюда побыстрее. Клаймич молчит словно находится в какой-то прострации, и я понимаю, что пора приводить его в чувство. Начинаю коротко пересказывать ему события последних дней. В какой-то момент он, наконец, оживляется и даже начинает задавать мне вопросы. Ну, слава богу! А то уж я боялся, что наш сегодняшний маленький праздник придется срочно отменять. Григорий Давыдович даже улыбается, когда я рассказываю ему про визит Пьехи.

- Ох, Витя...! Ну, зачем же ты так жестоко с Эдитой?

- Нет, Григорий Давыдович! Это не жестокость. И не жадность. Это - дело принципа. Прежде чем продолжать наше сотрудничество, она должна расплатиться по долгам. И никак иначе.

Клаймич тихо смеется, глядя на то, с какой серьезностью я это произношу. И его смех лучшая для меня награда. Он потихоньку оживает, и даже всматривается в пейзаж за окном. Потом вдруг интересуется здоровьем моей мамы и тем, как она перенесла все эти наши злоключения. Я гордо рассказываю директору, какая она у меня решительная, и как вовремя она перевела все деньги детскому дому. Он задумчиво кивает и вдруг тихо произносит

- Да... на деньги совсем по другому начинаешь смотреть, когда на кону твоя свобода или свобода твоих близких... Я наверное подвел тебя, да...?

...Я возмущенно прерываю его неуместное раскаяние

- Григорий Давыдович, неужели вы не понимаете, что им нужен был всего лишь повод?! Не вас, так кого-нибудь другого из студии подставили бы...

- И все же, Витя, я проявил непростительную беспечность...

- Бросьте! Прошлого уже не существует, будущее еще не наступило.

Мы молчим, каждый думая о своем.

- В понедельник вы отправляетесь на обследование в ЦКБ. Леша отвезет. Потом в санаторий на восстановление. Впереди нас ждут великие дела, и вы мне нужны здоровым и хорошо отдохнувшим. А сейчас небольшой праздник!

25 февраля, 1979 года, воскресенье, утро

Боксерский зал, стадион "Динамо"

Я наказан. Причем публично. Пока все боксеры отрабатывают связки у груш, я хожу "гусиным" шагом по периметру зала. Десятый круг! С меня катится пот, ноги уже "забиты" и адски болят. А впереди еще две сотни отжиманий, сотня упражнений на пресс. Хожу не просто так. На все помещение громко декламирую:

- Никогда не опускать руки! Опустишь руки - пропустишь удар. Пропустишь удар - поплывешь.

- Громче, Селезнев! Нам плохо слышно - Киселев в ринге дает указание "сборникам"

- Поплывёшь - проиграешь раунд - ору я - Проиграешь раунд - проиграешь бой.