При въезде в Ливерпуль Маргарет, заявив, что лучше знает окрестности, пересела за руль и буквально через полчаса, основательно помотав нервы почтенным леди и джентльменам, вышедшим на прогулку по родному городу, лихо затормозила у дверей небольшого старинного особняка.

Ричард был представлен дяде – немолодому приятному господину с ужасно смешными усами и неуловимым дефектом речи; несколько минут содержательно побеседовал с ним о положении дел в промышленности и снова был усажен в машину. Блейд обещал себе непременно перенять то сдержанно‑страдающее выражение лица, которое у серьезных людей служило ответом на вопрос: «Как обстоят дела на бирже?» Маргарет, видимо, уже поделилась с дядей своими предположениями о занятиях приятеля. «Неплохо бы потренироваться перед зеркалом», – решил разведчик, выходя из автомобиля около небольшого кафе.

– Клуб совсем рядом, поэтому машину можно оставить здесь. – Девушка уже сняла свой ярко‑желтый шуршащий плащ и села за столик у окна. – Я страшно проголодалась, и еще, я думаю, нам нужно чего‑нибудь выпить.

Они заказали салат, форель, бутылку чуть сладкого белого вина, сыр и кофе.

– Ну вот, а теперь я объелась, – заявила Маргарет через некоторое время, с сожалением поглядывая на витрину с пирожными. – Я вообще‑то ужасная обжора и слишком много думаю о еде, вине и всем прочем.

– От вина люди винятся, – строго заметил Блейд, допивая кофе.

– А от перца перечат, – тут же подхватила она, смеясь.

– От сдобы – добреют.

– От горчицы – огорчаются, – от смеха Маргарет даже уронила корзиночку с хлебом. – А от сыра, от сыра?

– МуСЫРят, – ответил Ричард, пытаясь собрать крошки с пола под осуждающим взглядом официанта.

x x x

То, что Маргарет называла клубом (яркая вывеска сообщала, что он назывался «Луна»), оказалось мрачноватым подвальным помещением с низким потолком и кирпичными стенами. В дальнем его конце находилась невысокая эстрада.

Как выяснилось, знающие люди приходят на концерт по крайней мере на час позже назначенного срока. Публики было немного, а кто из присутствующих был музыкантом, и вовсе казалось непонятным. У стены стояли две гитары. Какие‑то люди с деловым видом ходили и бегали туда‑сюда, изредка постукивая по микрофонам. Все переговаривались и перекрикивались друг с другом на не совсем понятном языке. Судя по обилию сильных выражений явно немецкого происхождения, гастроли в Гамбурге прошли бурно, но успешно. Зрители прибывали и начинали шуметь.

Ждали барабаны. Их должен был привезти как раз сумасшедший родственник Маргарет.

– А я что – пришитый? – надрывался худой длинный парень, похожий на обиженного гусенка с сигаретой в клюве. – Это его стучалово, он держал, что поставит не позже семи!

– Он хоть на колесах?

– Ясно, не своими!

Изредка, реагируя, видно, на постукивания, жутко взвывал один из микрофонов, на что толпа отвечала дружным ревом и свистом. За исключением нескольких уже слишком веселых и непричесанных молодых людей, публика была приятная и сплоченная. Курили почти все, но вентиляция пока справлялась.

Барабаны, как им и положено, появились со страшным грохотом. За ними вихрем выскочил лохматый парень, у которого майка почему‑то была надета прямо на свитер. Покрикивая и нервно оглядываясь по сторонам, он быстро пристроил барабаны на сцене, хлопнул по плечу маленького носатого барабанщика и прыжком очутился около Маргарет.

– Рапунцель, Рапунцель, – заорал он, – свесь свои косоньки вниз!

– Не пугайся, Ричард, это он так здоровается, – спокойно сказала девушка.