После яркого солнечного дня в холле, как в склепе, даже нижняя половина лестницы упрятана в таинственный полумрак. Зато верх сверкает в падающих из окон широких, как лучи прожекторов, полосах света. Я начал подниматься по ступенькам, на втором этаже навстречу попалась Хризия. Я заискивающе улыбнулся, она бросила на меня ледяной взгляд и произнесла строго:
— Хозяйка на четвертом этаже.
— А мне, — спросил я, — тоже на четвертый?
Она одарила презрительным взглядом.
— Естественно.
Я остановился и осмотрел ее фигуру бараньим взглядом.
— Естественно… это… я понял правильно?
— Дурак, — фыркнула она. Прошла мимо, оглянулась уже снизу. — Иди на самый верх!
— Подумаешь, естественно, — проворчал я тихонько, но так, чтобы никто не слышал. — Неестественное поведение — вот главное отличие человека от животного! А что естественно, то небезопасно…
Прошлый раз меня поразил третий этаж, но уже лестница на четвертый ввергла в нечто вроде благоговения, а когда поднялся и вступил в этот ярко-теплый желтый свет, остановился, оглушенный, словно из мрачного Средневековья вдруг попал не то в Версаль, не то в Эрмитаж. Я ни там, ни там не бывал, но представляю, что подобная роскошь только там: роскошные окна, в простенках ниши, где на постаментах статуи редкой красоты и тщательной работы, совсем не средневекового уровня, стены в барельефах. Посреди зала в небольшом бассейне, огороженном заборчиком из цветных камней, статуя из зеленой бронзы, снизу ее поливают с десяток тугих струй… настоящий фонтан, это надо же!
Я обошел бассейн, едва дыша: окно до самого полу. И тут я сообразил, что это не окно, а дверь из шести стекол, прочно соединенных в единое целое серебряными полосками и вделанных в створки.
Только бы не рассыпалась, подумал я трусливо, дверь подалась без скрипа, легкая и какая-то не средневековая. Навстречу выбежали две кошки, будто ждали за дверью, зал поменьше, еще богаче, освещен люстрами, а леди Элинор, в темно-красном платье, сидит в задумчивой позе на небольшом стульчике под стеной. На коленях все та же кошка, толстая, как кабан, с длинной шерстью. На стене в больших, словно щиты степняков, кругах синими красками измалеваны дерущиеся фигуры. Ее черные волосы снова покраснели, но не пурпурные, а по цветовой гамме к платью. Шея и плечи голые, там крупные золотые кольца скрепляют половинки ткани, одна спереди, другая сзади, чихнет — все свалится.
И еще изящная золотая цепь свисает с шеи, длинная, до живота. Ни амулета, ни медальона. Волосы тоже без всяких украшений, просто пышная грива темно-рыжих волос. И все то же безукоризненное анимационное лицо.
Я низко поклонился, надо не забывать, что я не рыцарь, а простолюдин. Но и не перебарщивать, я не простой земляной червь, а из такого места, где все обитают в неком патриархальном мире: правитель правит, а сытые и довольные крестьяне ведут достойную жизнь, к своему господину относятся как благодарные и любящие дети, а не какие-то покоренные и запуганные существа…
— Как тебе у нас? — спросила она музыкальным голосом. Пальцы ее сами по себе перебирали кошачью шерсть, чесали противную тварь за ушами, а та жмурилась и скрипела, как несмазанные сапоги. — Осваиваешься?
— Спасибо, ваша милость, — ответил я и подпустил в голос побольше тепла и благодарности. — Если бы не вы, уж и не знаю, что я бы делал!.. Слуги говорят, что я вообще выпал из своего мира, хотя какие-то они дурные… Как это можно выпасть из своего мира? А это тогда что?
Она улыбнулась.
— Ты прав. Это теперь твой мир. Люди как, понравились?
Я ответил с некоторой заминкой, стараясь, чтобы она заметила мою неуклюжую попытку смягчить ситуацию:
— Да люди тоже ничего. Правда, больно злые, раздражительные. Ну а так…
— А ты никогда не раздражаешься?
Я покачал головой:
— Дык не из-за чего. |