|
— Но заупокойную не обещаю. — Ты? Не отвечая, я сказал громко: — Брат Кадфаэль, ты испепели гневом двоих справа, а я вобью в землю по ноздри троих слева. Остальных сожрет наш пес, ему тоже надо чем-то кормиться! Рука красавца уже выдернула меч из ножен до половины, но пес зарычал и сделал шаг вперед, слегка припал к земле, как перед прыжком, и все застыли, словно вмороженные в лед лягушки. Красавец наконец сказал надменно: — Я — Грубер, барон Дикого Поля, а также эрл Натерлига и Гунлара, владетель Дикси и Серых Сосен. Я прямо посмотрел ему в глаза, и хотя он в седле крупного жеребца, но я смотрю на него, как будто с высоты крыльца взираю на замершего внизу лакея. — Всего этого лишишься, если не повернете коней и не уберетесь немедленно. Он ахнул: — Я? — Да, — ответил я. — Ты, Грубер, барон, эрл и чего-то там владетель. — Нас девять человек, — заорал он. — Девять мечей и девять копий! — Если хочешь попробовать, — ответил я как можно холоднее и небрежнее, — давай, пробуй. Но горожане, что смотрят сейчас, подтвердят, что я вас предупредил и давал шанс уйти живыми. Голос мой начал вздрагивать, я блефую, как Миклухо-Маклай, что на вопрос туземца, смертный ли он, просто дал ему копье и сказал: а ты попробуй. Но тогда все туземцы рухнули к его ногам и признали богом, а здесь такое не пройдет, не пройдет. Грубер пожирал меня взглядом, за его спиной всадники затаили дыхание. Он их сеньор, они верны, решает Грубер. А он смотрел на меня цепко, изучающе, и хотя морду старался держать непроницаемой, я читал как на бумаге, что если бы мир был весь отсюда и до горизонта, то никто бы не смел перечить ему, Груберу, но мир, к сожалению, велик, это здесь знает всех, а откуда-то могут забрести совсем странные, про одних говорят, что их тела из железа, другие вроде бы умеют исчезать от ударов, а появляются, как правило, за спиной, а у третьих такие доспехи, что не пробить никаким железом, а только веточкой омелы из подземного мира. Он с шумом выдохнул воздух, сказал примирительно: — Мы проделали долгий путь, устали, да еще в воротах нас мариновали чертовы монахи! Сейчас просто обрадовались возможности отвести душу. Я вдруг понял: это никакие не рыцари, те бы из гордости ввязались в драку, а это простолюдины, для которых вполне весомы наши общечеловеческие ценности, как то: жизнь и кошелек. Более того, у этих людей такие приземленные ценности намного выше, чем рыцарская честь и достоинство. — Значит ли это, — сказал я громко, — что вы приносите извинения? Он угрюмо посмотрел на меня. — Да… приносим. — Ну тогда приносите, — сказал я так же громко. — Если сочтем удовлетворительными, примем. Если нет… пожалеете. Лица его ватаги быстро бледнели. Он сам стал серым, все больше теряя блеск и уверенность и окончательно становясь похожим на простолюдина, укравшего рыцарские доспехи. Сильного, отважного, даже свирепого, но все же простолюдина, что не станет сражаться там, где может проиграть. — Мы, — проговорил он с трудом, — приносим извинения… Да, мы были не правы, когда ворвались в мирный город вот так… будто здесь не добрые горожане, а воры и разбойники. Прошу простить нас, виной наше долгое путешествие… — … и ваше дурное воспитание, — добавил я. — И наше дурное воспитание, — повторил он едва слышно. Я хотел было заставить повторить громче, но лицо Грубера из серого начинает багроветь, похоже, что и у простолюдина есть предел нагибания, я сказал громко: — Ладно, извинения принимаем. А теперь настоятельно советую слезть с коней и, ведя в поводу, сходить к часовне и покаяться Господу в своих грехах. А уж потом можете по своим делам. Идите! Это ударило, как хлыстом. |
