|
Хуню казалось, что Сяо Фуцзы познала все, что доступно женщине в этом мире. Хуню не могла понять, как глубоко несчастна Сяо Фуцзы, а ведь та вернулась домой ни с чем и теперь должна была заботиться о пьянице-отце и младших братьях. А где взять денег? Однажды, напившись, Эр Цянцзы стал орать: – Если тебе и в самом деле жаль братьев, ты знаешь, как заработать! На меня не надейтесь! Я и так целыми днями мыкаюсь, и все ради вас, а мне самому надо досыта есть. Думаешь, можно бегать с пустым брюхом? Сковырнусь, тебе что, лучше будет? Чего ждешь? Для кого бережешь себя? Глядя на пьяного отца, на голодных, как крысята, братьев, Сяо Фуцзы горько плакала. Но слезами братьев не накормишь, а отцу на нее наплевать. Значит, осталось одно – торговать собой. Сяо Фуцзы привлекла к себе братишку, ее слезы капали ему на голову. – Сестра, я есть хочу! Сестра! Можно подумать, что сестра дойная корова и должна их кормить. Хуню не отговаривала Сяо Фуцзы, напротив! Она даже предложила подруге немного денег, чтобы та приоделась, – отдаст, когда заработает, – и предоставила ей свою комнату – У Сяо Фуцзы грязь, а у нее просторно и вполне прилично. Сянцзы днем домой не заглядывал, и Хуню с радостью помогала Сяо Фуцзы, надеясь увидеть что-то новое, о чем сама тайком мечтала. Сяо Фуцзы платила Хуню два мао – такое условие поставила Хуню. Дружба дружбой, а дело делом: ведь она прибирала для Сяо Фуцзы комнаты, тратилась. Разве новый веник и совок для мусора не стоят денег? Два мао, право, не так уж много. С другой она взяла бы больше, но ведь они подруги! Сяо Фуцзы улыбалась сквозь слезы. Сянцзы ничего не подозревал. Знал только, что но ночам Хуню не дает ему спать. Она пыталась вернуть ушедшую весну. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Наступил июнь. Во дворе было тихо: пользуясь утренней прохладой, ребятишки со старыми корзинками уходили на поиски всякого хлама, который мог бы для чего-нибудь пригодиться. К девяти часам под палящим солнцем, обжигавшим их тощие спины, они спешили домой поесть что придется. Позднее ребята постарше, если удавалось раздобыть не сколько медяков, покупали какую-нибудь вещь и тут же перепродавали, чтобы немного заработать. А не удавалось раздобыть денег, они гурьбой отправлялись за город купаться в Хучэнхэ. По дороге на железнодорожных путях крали уголь или ловили стрекоз и продавали детям из богатых семей. Самые маленькие боялись убегать далеко от дома: за воротами они собирали под деревьями гусениц или выкапывали куколок. Мужчины и дети уходили, а женщины, сбросив одежду,. сидели дома – во дворе было жарко, как в пекле, раскаленная земля обжигала ноги. Мужчины и ребята возвращались перед заходом солнца, когда у стен уже лежали тени и веяло прохладой. В дом, раскаленный за день, как печка, не шли: усаживались во дворе, дожидаясь, пока женщины приготовят поесть. В та кие минуты там было оживленно, как на базаре. Изнуренные зноем и голодом мужчины, с воспаленными глаза ми, еле сдерживались, чтобы не выместить зло и досаду на женах и детях, не поколотить их. Но все же рукам воли не давали, только ругались, отводя душу. Шум стоял до тех пор, пока не появлялась еда. Поев, одни ребята засыпали прямо во дворе, другие убегали играть на улицу. Взрослые, утолив голод, становились добрее, любители поговорить собирались кучками и делились горестями дня. Те, кому есть было нечего, несмотря на жару, лежали у себя в комнатах, кто молча, кто громко ругаясь. Если бы даже нашлось что продать или заложить, в это позднее время идти было некуда. Женщины со слезами на глазах выпрашивали взаймы хоть несколько медяков, и иногда им это с большим трудом удавалось. Крепко зажав в руке монеты, они спешили купить немного кукурузной муки и бобов, чтобы сварить жидкую кашицу. Только Хуню и Сяо Фуцзы жили иначе. Сянцзы уходил с рассветом, а Хуню нежилась в постели часов до девяти-десяти. Она ждала ребенка – на этот раз без обмана – и по распространенному заблуждению считала, что в ее положении не следует много двигаться. |
