И все же ее вера еще не раз подверглась суровому испытанию в ту мрачную весну. Армагеддон не стал, как они прежде надеялись, делом нескольких дней. Он растянулся на недели и месяцы. Снова и снова Гинденбург наносил неожиданные, беспощадные удары, добиваясь пугающего, хоть и не решающего, успеха. Снова и снова военные обозреватели объявляли ситуацию крайне опасной. Снова и снова кузина София соглашалась с ними.

— Если войска Антанты отступят еще на три мили, война проиграна, — причитала она.

— А что, без этих трех миль британскому флоту негде будет развернуться? — насмешливо спросила Сюзан.

— По моему мнению, немцы довольно скоро будут в Париже, и более того, Сюзан Бейкер, они будут в Канаде.

— Но не в нашей провинции. Гунны никогда не вступят на остров Принца Эдуарда, пока я могу держать в руках вилы, — заявила Сюзан; выглядела она при этом — да и чувствовала себя — так, словно в самом деле была вполне способна без посторонней помощи истребить целую германскую армию. — Нет, София Крофорд, скажу тебе прямо, мне до смерти надоели твои мрачные предсказания. Я не отрицаю, что ошибки были. Немцы никогда не взяли бы снова Пашендаль, если бы там так и оставались захватившие его в прошлом году канадцы; и было глупо доверять тем португальцам на реке Лис. Но это не причина для того, чтобы объявлять войну проигранной. Я не хочу ссориться с тобой, тем более в такое время, но наш боевой дух должен оставаться на высоте, и я намерена высказаться прямо и предупредить тебя, что если ты не можешь перестать пророчить несчастья, то тебе лучше оставаться дома и к нам не ходить.

Кузина София в глубоком возмущении отправилась домой переживать это публичное оскорбление и в следующие несколько недель не появлялась в кухне Сюзан, что, возможно, было к лучшему, так как эти недели оказались трудными: немцы продолжали атаковать то тут, то там, и казалось, что с каждым новым ударом под их контроль переходит очередной жизненно важный пункт линии обороны британцев. В один из дней в начале мая, когда солнце и ветер резвились в Долине Радуг, а кленовая роща стояла в золотисто-зеленом наряде, и гавань, вся голубая, была покрыта рябью и белыми барашками волн, пришли известия о Джеме.

Во время немецкой вылазки на канадском участке фронта — небольшой вылазки, настолько незначительной, что о ней даже не упоминалось в сводках военных действий, — лейтенант Джеймс Блайт, как сообщалось, был «ранен и пропал без вести».

— Я думаю, это даже хуже, чем если бы мы получили известие о его смерти, — простонала Рилла, почти не разжимая побелевших губ.

— Нет… нет, Рилла… «пропал без вести» оставляет пусть маленькую, но надежду, — убеждала ее Гертруда.

— Да… мучительную, изнуряющую надежду, которая никак не дает примириться с худшим, — сказала Рилла. — Ох, мисс Оливер… неужели нам придется жить недели и месяцы, не зная, жив Джем или мертв? Быть может, мы не узнаем этого никогда. Я… я не могу вынести этого… не могу. Сначала Уолтер… а теперь Джем. Это убьет маму… посмотрите на ее лицо, мисс Оливер, и вы это поймете. А Фейт… бедная Фейт… как она сможет это вынести?

Гертруда содрогнулась от мучительной душевной боли, но сказала мягко:

— Нет, это не убьет твою маму. Не такая она женщина. У нее есть мужество. К тому же она отказывается верить, что Джем погиб. Она будет надеяться до конца, и мы все должны делать то же самое. Можешь быть уверена, Фейт поступит именно так.

— Я не могу, — стонала Рилла. — Джем ранен… есть ли у него шанс выжить? Даже если немцы найдут его… мы знаем, как они обращаются с ранеными пленными. Я хотела бы надеяться, мисс Оливер… наверное, это помогло бы мне.