Парашюты рванулись,

И приняли вес,

Земля колыхнулась едва.

А внизу дивизии: «Эдельвейс» и «Мертвая голова».

Автоматы выли, как суки в мороз

Пистолеты били в упор

А мертвое солнце на стропах берез

Мешало вести разговор.

Алексей мотнул головой. Ерунда какая. Каждый день люди умирают. А я вдруг расклеился. Кто мне этот Викулов? Кто я Викулову?

В приоткрытую дверь Алексей видел железную койку, свисающие до пола трубки капельниц. Из таких плели украшения, они были особого, золотистого цвета. Шнур капельницы покачивался. Медсестра закрывала белой (нет, серой) простыней нечто бесформенное, почерневшее…

Он грешниц любил, а они его,

И грешником был он сам.

Но где ты святого найдешь одного,

Чтобы пошел в десант?

Свиридов кивнул Алексею: садись. В комнате гудел вентилятор, в углу под потолком зависла паутина. У раскрытого настежь окна две мухи гонялись друг за другом.

Видимо, мечтали догнать и зажить полноценной семейной жизнью. Весна.

Перед капитаном лежала толстая папка. Свиридов вытащил лист и взялся за химический карандаш.

— Ну, что решим? Кто ты у нас будешь?

— Буду? — не понял Алексей.

— Фамилию в контракт какую напишем? У нас тут секретность, если не забыл.

Алексей усмехнулся:

— Не забыл, товарищ капитан. — Он помедлил. — Пишите: Викулов Алексей Игоревич. Воинская специальность: механик — водитель.

«Он мертвый, я мертвый. Все правильно». Алексей откинулся на спинку стула, жалобно скрипнуло дерево.

В ушах вновь зазвучал голос из палаты:

И сказал Господь: эй, ключари!

Отворите ворота в Сад.

Даю приказ: от зари до зари

В Рай принимать десант.

Вот это правильный бог, подумал Алексей. Не то, что некоторые.

Алексей лег на койку, затолкал подушку под шею, чтобы получился валик — как делали дехкане в Пенджабской долине. И шея не устает, и голова не потеет. Вытянулся и чуть не застонал от наслаждения. Блаженство. Усталые ноги гудели, словно высоковольтные провода. Культя пульсировала.

Почему людей для заброски в Германию готовят возле Ташкента? — подумалось внезапно.

«Не знаю. Какая разница?»

Алексей закрыл глаза. Будем считать до ста. Или до тысячи. Надеюсь, овец у них хватит. Потому что у меня, мать вашу, после всех этих дел ночное сердцебиение (легкая аритмия, сказал врач, пройдет) и временами бессонница. И вообще, у меня дембель. Его надо бы отметить.

И еще за прапорщика надо проставиться…

Если я им буду, этим прапорщиком.

— Теперь ты «сверчок», — сказал Свиридов утром. — И будешь им до приказа о присвоении тебе звания «старший прапорщик». А получишь ты этот чудесный прыжок через звание за выполнение особо ответственного задания в тылу вероятного противника. За подвиг и проявленный героизм. Другими словами, официально мы все еще в составе «ограниченного контингента», идем в боевой поиск.

— А на самом деле?

— На самом деле — узнаешь. С готским у тебя как?

Алексей пожал плечами.

— Восстанавливаю навыки. И вообще — зачем он? Это же мертвый язык. Уже полторы тысячи лет мертвый. Я владею английским, немецким, понимаю французский. Пушту, таджикский — разговорный.

— Узнаешь. В свое время.

— Товарищ капитан!

— Я сказал: в свое время. Эх, его‑то у нас совсем в обрез, — капитан почесал подбородок. — Да, пока не забыл… подарочек тебе пришел.