— Легату.

— И легату… когда он вернется. Хорошая работа, центурион.

Тит кивнул и начал отставать. Остановился, оглядел строй — шла первая когорта. Центурион помедлил — если на него смотрят из леса, не должны ничего заподозрить. Тит повернулся и пошел к своим — привычным шагом пехотинца, который исходил столько дорог, что не всякий торговец проедет за всю жизнь. И далеко не всякий мул пройдет.

Тит моргнул. Мошки вились облаком, он помахал рукой, разгоняя их. Мелкий зуд на грани слышимости. С комарами легионеры уже привыкли обходиться, а с мошкой — пока нет. Здесь все сложнее. Мошку можно только отгонять — «мулы» идут, обмахиваясь ветками — а убивать нельзя. Мошка прилетит на запах крови облаком. И все будет намного хуже.

Тит шагал. Скоро будет колонна второй когорты.

Моя когорта.

Вспомнил след от человеческой ноги на дне лужи. Разведчик — гем был очень осторожен, но тут допустил промах.

Гемы. Леса вокруг молчали, глядя на центуриона.

«Отмахнемся ли мы от этой мошки? А?»

Когда начался бой, девушки переглянулись. Все они — дочери и сестры царей. И они должны быть достойны своих отцов и братьев.

В темноте закричали люди. Звон оружия, вопли ярости. Туснельда придвинулась к выходу из повозки. Что происходит? Может, пора брать оружие и драться — как положено настоящим германским женщинам?

Когда воинам приходилось плохо, женщины брали в руки оружие. Ни один мужчина не может отступить, если женщина сражается рядом с ним, плечом к плечу.

Ни один настоящий, поправила себя Туснельда.

Крики раненых и стоны умирающих. Грохот и лязг железа. Глухие удары.

Заложницы ждали.

Из мутной, предрассветной темноты вышел танцующим шагом высокий германец. В левой руке он держал факел. Пламя потрескивало, отсветы плясали на лице. Если бы не шрамы, воин был бы красивым… пожалуй, даже очень.

Где‑то она его видела. Туснельда помотала головой.

Германец оглядел заложниц. Светлые равнодушные глаза. Девушки притихли.

Губы германца искривились. То ли улыбка, то ли гримаса — не поймешь.

— Ну и цветник, — сказал он насмешливо. — Прямо хоть букет делай. Привет, девушки!

Несмотря на странности, он обаятелен. Заложницы невольно прыскают.

— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!

Германец кивнул.

Когда он повернулся, Туснельда увидела, что у их спасителя (или похитителя?) нет правой руки. Культя обмотана цветной тряпкой.

Однорукий. Убийца, о котором говорил Гай!

— Ты — Тиуториг? — одна из девушек распахнула глаза. — Тот самый… ой. — Подруга толкнула ее локтем.

— Какой тот самый? — однорукий вежливо улыбнулся.

— Тот, что забрался в дом Вара… и ранил преторианца. Говорят, ты это сделал из любви к одной из… одной из нас.

Девушка замолкает. Однорукий смотрит на нее без всякого выражения. Глаза ярко — голубые. Равнодушно — стеклянные.

Девушки затихли. Почему‑то вдруг становится жутковато, словно

— Из любви? — он вдруг засмеялся. — Слышали, воины? Чтобы я делал что‑то из любви? Боги, какой мусор в этих маленьких прекрасных головах!

Воины послушно засмеялись.

Туснельда нахмурилась.

Ее похитили или освободили? Как понимать происходящее? А если похитили, то…

Значит ли это, что она свободна от всех обязательств?

Об этом стоит подумать.

Туснельда, дочь Сегеста, царя хавков, 15 лет

…А где‑то ждет человек, которого она назовет мужем.