Утром, когда мы вышли, небо было затянуто бронзовыми тучами, и город жил словно под удушливым колпаком. В этих местах такая погода не редкость.

— Воздух как перед грозой, — сказала Кларисса.

— Да нет, такое уж в этом городе небо: дым окрашивает облака в серый цвет, а у нас они белые.

— В Страсбурге так много заводов?

— Это дым от сигарет. Статистикой установлено, что в Страсбурге табака потребляется больше, чем во всей Франции.

Я попытался завлечь ее в кафе под открытым небом на рю де Жюиф, за собором, где побывали мы с Валерией. Ничего не вышло, Кларисса потянула меня в противоположную сторону, так что нам пришлось заказать кофе с молоком и отличные круассаны в кафе перед ратушей. Я заметил, что она выбрала дорожку с плотно прилегающими плитами, чтобы спасти свои каблуки. Когда мы проходили по цветочному рынку, я, разумеется, уже готов был купить ей букетик цикламенов, но Кларисса предпочла пармские фиалки и тотчас захотела покинуть рынок, потому что все эти цветы, эта смесь ароматов, напомнили ей кладбищенскую атмосферу.

Было ясно, что Кларисса интуитивно угадала мое намерение повторить маршрут Валерии и отомстить ей, второй раз насильно затащив меня в Страсбург. Она хотела оставить везде собственный след, отвергая каждое мое предложение. Кларисса, наделенная поразительной интуицией, и в данном случае сумела подавить всякие мои ответные намерения. Поздравляю.

Возвращались мы в спальном вагоне, опять любовались из окна печальными ночными пейзажами, огоньками, освещавшими дома изнутри, неоновыми вывесками и ни разу не заговорили ни о Занделе, ни о Валерии, наперекор нашему невысказанному желанию поделиться и покаяться.

Колеса быстро катили по рельсам, аккомпанируя нашему молчанию. А поезд все мчался в ночи.

Кларисса

Не знаю, насколько удачной была моя идея поездки в Страсбург. Скучное путешествие с Джано, который, пребывая в дурном настроении, пытался уложить меня спать в той же комнате, где он спал с толстозадой Валерией, сводить меня в то же кафе, куда он водил толстозадую Валерию, подарить мне такие же цикламены, какие он наверняка дарил толстозадой Валерии, чтобы наблюдать за моей реакцией на все это, сравнивая с реакцией Валерии; возможно, даже хотел заметить некоторое удивление в глазах официанта кафе или цветочницы на рынке, если допустить, что у них слоновья память. Как я догадалась? Слишком уж уверенным был Джано, который в таких делах обычно очень скован. А тут у него появилось неестественное настойчивое стремление идти по намеченному заранее маршруту. Может быть, мое упорство способствовало здесь, в Эльзасе, его быстрому погружению в состояние вселенской печали. Эти слова принадлежат ему и отвечают его глубоким и тайным мыслям. Этакая затонувшая Атлантида, определяющая настроение и вызывающая меланхолию. Единственная удачная и забавная история — шутка с телепультом.

Похоже, что периодически, даже во время его лекций в университете, у Джано бывают критические моменты, когда дает себя знать синдром, именуемый им «вселенской печалью» — единственный признаваемый им вид глобализации. В подобных случаях ему кажется бессмысленной даже Деконструктивная Урбанистика, бессмысленными его политические антипатии, бессмысленными выступления против загрязнения окружающей среды. «Пусть все покроет тонкая пыль, — написал Джано в своей книге в минуту всеобщего отрицания, — вперед, торжествуйте, окись углерода, тонкая пыль, бензин и всяческие яды. И так уже тонкая пыль внедрилась в наши тела и циркулирует в нашей крови. Пусть промышленные предприятия продолжают извергать окись углерода и диоксин, отравлять реки, море, небо и водоносные слои земли, расширяя озоновую дыру.