— Солгал? — снова отвечаю я необдуманно. — Да ведь он самый большой врун из всех, кого я знаю. Он тебе наговорит с три короба… Уж что касается вранья — можешь быть спокойна.

— Мне как раз так и казалось… Но если он не ходит на работу, так что ж он делает? Не думаю, чтоб он только шлялся да сидел в кафе… Тут что-то другое… Он всегда уходит так поспешно, с таким озабоченным видом…

Она приостановилась, чтобы взять со стола кастрюлю, всыпала туда вылущенную фасоль. Я смотрел на нее через плечо: сидит такая смирная, спокойная, улыбающаяся. Потом она снова начала:

— Видишь ли, что я думаю. Он завел себе кого-нибудь. Ты его знаешь, скажи, правда ли это?

Какой-то внутренний голос предупреждал меня: «Эй, Эрнесто, полегче, будь осторожней… здесь ловушка». Но то ли потому, что обида во мне была сильнее осторожности, то ли, когда я слышал, как она дурно отзывается о муже, у меня снова ожила надежда, я не удержался и ответил:

— Скажу тебе, что это правда… Для него женщины — всё на свете, красивые или уродины, молодые или старые, ему все равно… А ты и не знала?

Тем временем я закончил пайку, потушил паяльную лампу и приглаживал пальцем еще мягкое олово. Потом стал навинчивать гайку гаечным ключом.

Она, все такая же спокойная, говорит:

— Да, я кое-что знала, но ничего определенного… А теперь, мне кажется, я догадываюсь… он связался с Эмилией, ты помнишь, с той рыжей, которая вместе со мной работала в прачечной… Что ты на это скажешь?

Я поднялся на ноги. Мария-Роза ссыпала свою фасоль в кастрюлю и тоже встала, стряхивая с одежды шелуху. Потом подошла к раковине, подставила кастрюлю под кран и пустила воду. Я приблизился к ней сзади и, обняв ее за талию, такую стройную и тоненькую, сказал:

— Да, это правда, он видится с Эмилией каждый день под вечер: поджидает ее у прачечной и провожает домой. Теперь ты знаешь все: чего ж ты ждешь?

Она чуть-чуть повернула ко мне свое улыбающееся лицо и ответила:

— Эрнесто, ведь ты говорил, что ты друг Аттилио? Оставь меня!

Вместо ответа я снова попытался ее обнять, но она вывернулась и говорит резко:

— Ну, теперь ты кончил починку и тебе лучше уйти.

Я прикусил себе язык и ответил:

— Ты права… Но я из-за тебя теряю голову… Мне нужно всегда помнить, что я друг Аттилио, а ты его жена.

Сказав это, я, разозленный, собрал инструменты, кивнул ей на прощанье и приготовился уходить. В эту минуту дверь кухни открылась и появился Аттилио.

— Здравствуй, Эрнесто, — говорит он мне по-дружески. Я отвечаю:

— Мария-Роза просила меня починить трубу. Я это сделал: поставил новую.

— Спасибо, — говорит он мне, подходя ближе, — большое спасибо…

В это время спокойный, но напряженный голосок Марии-Розы заставил нас обоих обернуться.

— Аттилио…

Она, улыбаясь, стояла у плиты, опершись на мраморную доску стола, и заговорила, не повышая голоса:

— Аттилио, Эрнесто тоже говорит, что ты лентяй и не хочешь работать…

— Ты это говорил?

— И как я и думала, он тоже сказал, что ты большой лгун и, наверное, никакого места грузчика у тебя нет…

— Ты это говорил?

— И потом он мне подтвердил то, что я уже знала: что ты видишься с Эмилией каждый день и крутишь с ней любовь… Пока я работаю, как последняя служанка, и гну спину над гладильной доской, ты развлекаешься с Эмилией… а мне говоришь, что ходишь на работу… Теперь уж бесполезно отнекиваться… Эрнесто твой друг, он знает тебя и все мне подтвердил…

Она говорила все это самым спокойным голосом, и тут только я понял, что наделал, пустившись в откровенности с такой психопаткой.