Дочка меня все дразнила. Как-то раз, когда я пребывал в одиночестве если не считать мух, целыми стаями садившихся ко мне на карты, — она стала у меня допытываться:

— Ну как, нравится тебе в деревне?

Я сухо ответил ей:

— Нет, не нравится.

Мои слова огорчили ее — может быть, она ждала, что я из любезности скажу, что в деревне мне нравится. Она снова спросила:

— А почему тебе здесь не нравится?

Я ответил:

— Потому что это не жизнь.

— А что же тогда жизнь?

И я одним духом выпалил:

— Это значит жить в городе, где ярко освещенные кафе и магазины, кино и театры… Это значит встречаться в баре с друзьями, пить аперитивы, сидя за столиком под вентилятором, читать спортивную газету, обсуждать последние новости, играть после обеда в бильярд, а вечером смотреть в кино интересный фильм и потом до поздней ночи гулять по городу… Это значит отправиться в воскресенье на стадион смотреть футбольный матч, или на скачки, или даже на собачьи бега… А летом поехать с какой-нибудь девушкой купаться на пляж в Остию… Жизнь — это значит ездить в автомобиле, а не на лошадях, и чтобы куры не толклись у тебя под ногами, а продавались в лавке; и кругом никаких мух — их всех уничтожили, и дома в кранах всегда холодная и горячая вода, и обед на газе готовится, а не в жаровне, и американские сигареты, и по утрам, вместо скверного вина, кофе со сливками или по-турецки.

Я высказал ей все это и тут же почувствовал раскаяние: бедная девушка была подавлена и, не произнеся больше ни слова, ушла на кухню. Но поверите ли? Дня через три она пригласила меня сходить с ней в погреб за вином. В погребе было темно и сыро, как в пещере, Филомена прислонилась к бочке и сказала:

— Понюхай, какие у меня духи.

И взяв меня обеими руками за голову, уткнула мой нос себе в грудь. Она залила духами, купленными, наверное, в Браччано, всю грудь, и запах духов смешался с запахом пота и с запахами деревни. Мы были одни под землей, и по ее лицу я видел, что она хочет, чтобы я поцеловал ее. Я поспешно сказал:

— Очень приятный запах, — и ушел, оставив ее одну. На лице ее отразилось разочарование.

Время от времени мама присылала мне открытки, в которых советовала не торопиться с возвращением. Но мне стало уже невмоготу, и я решил уехать. В тот вечер, когда я объявил о своем отъезде, Филомена резко поднялась с места и ушла на кухню. А крестный удивился:

— Уже уезжаешь? А я думал, ты поживешь у нас хоть до ярмарки.

Я отвечал, что у меня в Риме важное дело, и сразу после ужина пошел укладываться. Немного спустя Филомена принесла мне на ночь кувшин с водой и, воспользовавшись этим предлогом, вошла в комнату и присела на мою кровать. Помолчав немного, она сказала:

— Знаешь, прошлой ночью я видела тебя во сне. — Я укладывал в чемодан свои вещи и ничего ей не ответил. Она продолжала: — Ты был одет женихом, а я невестой, и мы с тобой венчались в церкви в Браччано.

Я резко ответил ей:

— А мне приснилось, что я в Риме, вхожу в бар и заказываю себе кофе… Вот видишь, какие у нас с тобой разные сны.

Она спросила:

— Твоя мать — портниха, да?

— Совершенно верно.

— Ты бы попросил ее, чтобы она взяла меня к себе в Рим, я бы тоже стала портнихой.

Чтобы хоть немного ее утешить, я обещал поговорить об этом с матерью, а затем вытащил из чемодана большой шелковый платок и подарил ей на память. Она, очень довольная, начала примерять его перед зеркалом, стоявшим на комоде; повязав платок на голову, она все вертелась перед зеркалом и, казалось, не думала уходить. Мне пришлось сказать ей:

— Филомена, сейчас я буду раздеваться и укладываться спать… Неприлично девушке смотреть, как мужчина раздевается.