– И десятки твоих бывших товарищей сядут в тюрьму, – заметил Профессор.

– Сотни, Профессор. Не скромничайте. Сотни. Но я думаю, что в германских, американских и лондонских тюрьмах они принесут меньше вреда, чем на свободе, где они вынуждены выполнять ваши приказы и приказы ваших начальников.

– Это твое окончательное решение?

– Да. Но прежде я хочу получить ответ на очень простой вопрос. Кто взорвал паром «Регата»? И еще конкретнее: мы или не мы?

– Ты сам прекрасно знаешь, что такие вопросы не задают и на них не отвечают.

– Это у вас там в Кремле и в Белом доме не задают и не отвечают. А я задаю и требую ответа.

– Не знаю, – помолчав, проговорил Профессор и повторил:

– Не знаю.

– Странно, но я верю вам. Профессор. Да, верю. Точнее – очень хочу верить.

Странное дело. Вы умудрились прожить почти всю свою жизнь, выполняя самые грязные поручения начальства и оставаясь при этом в душе благородным человеком.

И слово «Родина» или, как нынче, «Россия» не звучало в ваших устах фальшиво.

Раньше я воспринимал это как данность. Сейчас это мне кажется поразительным. Вы не были благородным человеком. Профессор. А если и были, то очень давно.

– Что тебе дает право говорить это?

– А вот то самое, что происходит в этом городе. Как оперативник я могу оценить изящество комбинации, в результате которой к власти приходит НДР. Но это сугубо профессиональный подход. Есть и другой – человеческий. А по нему все это – подлость и гнусность.

– Понятия не имею, откуда ты все это взял, – попытался возразить Профессор, но смотритель маяка перебил его:

– Двадцать с лишним лет я не состою в штате разведки. Но все двадцать лет я занимался этим делом с таким рвением, как никто. Потому что речь шла о моей безопасности. Неужели вы думаете, Профессор, что я сказал бы вам хоть единое слово, в котором не был бы на сто процентов уверен?

– Кэп – твоя работа?

– Да.

– Акция с празднованием 7 ноября?

– Да. Но это была не более чем шутка.

– Зачем ты здесь появился?

– Пять лет назад, в Кельне, я вам сказал, что не позволю решить России балтийскую проблему преступными методами. Я был на пять лет моложе, российская демократия была еще совсем ребенком, я чувствовал моральную ответственность за мою родину, которую, как мне казалось, я вновь обрел. Я тогда и не подозревал, что вы попытаетесь решить проблему таким образом. Это – не бандитизм. Это – хуже. Хотя не знаю, что может быть хуже.

– Зачем ты отдал документы Комарову?

– Это была моя ошибка. Я надеялся, что они усилят его позицию. А они стали причиной его смерти. Это было моей последней иллюзией. Глупо, но я рассчитывал, что президент использует этот козырь и докажет всему миру, что Россия – цивилизованная страна, что весь бандитизм коммунистического режима – давно в прошлом. Но, как выяснилось, одно лишь сомнение может стать причиной гибели совершенно ни в чем не повинного и ни в чем не замешанного человека.

– Мы пытались его остановить.

– Знаю. Даже губернатора посылали к нему на встречу. Встреча окончилась неудачей. Но вы не могли допустить, чтобы Комаров задал свой вопрос на предвыборном собрании. Его разнесла бы пресса. Сначала по городу, а потом по всему миру. И стали бы вслух говорить о том, о чем молчали из мелкополитических соображений. Поэтому он был убит. Я не спрашиваю, санкционировали ли вы это убийство.