– То же самое, почти слово в слово, я сказал полчаса назад своему драйверу, – помедлив, ответил Блюмберг.

– Драйверу? – переспросил Профессор.

– Я хочу быть правильно понят. Для этого нужно быть точным во всех словах. Этот человек выполняет роль моего водителя, но он не мой водитель. Поэтому я его так и назвал.

– Что ж, здравствуй, полковник.

– Здравствуйте, учитель.

V

Шишковец ткнул толстым пальцем в кнопку «Stop» на диктофоне и непонимающе, а от этого словно бы раздраженно взглянул на Профессора:

– Почему он назвал вас учителем?

– Потому что он мой ученик. Я работал с ним больше десяти лет. Начиная с последнего курса академии КГБ.

– Он всегда называл вас учителем?

– Никогда. Сегодня – первый раз. Никому не чужды человеческие слабости.

Сентиментальность – одна из них. А она всегда несколько высокопарна. Так что не будем придираться к словам.

– О каких сбывающихся мечтах у вас шла речь?

– Двадцать три года назад мы с ним встретились в этом же соборе, в том же боковом нефе. Он вызвал меня на встречу, чтобы объявить, что уходит на Запад. В разговоре сказал, что мечтает о том дне, когда мы снова встретимся в этом же соборе и просто посидим и послушаем малый орган. Там на хорах, даже когда нет службы в большом зале, всегда играют органисты. То ли студенты консерватории, то ли ученики органиста, не знаю. Вот он и сказал, что мечтает о том дне, когда мы будем просто сидеть и слушать музыку и не думать о том, сколько агентов задействовано в операции его перехвата и секретного изъятия. Был тогда такой термин. Старый термин, введенный в обиход еще со времен Дзержинского.

– Вы уже знали, что он уйдет?

– Да. Он встретился со мной, чтобы передать кое‑какие документы и сформулировать свои условия.

– Сколько же агентов было задействовано в операции?

– Много.

– И не сумели перехватить?

Профессор помедлил с ответом. Он вызвал звонком дежурного консульского пункта связи, в помещении которого шел разговор, попросил принести чашку кофе покрепче, без молока и без сахара, и только после этого ответил своему сановному собеседнику:

– Нет.

– Почему?

– Мелкое и вполне простительное в моем возрасте человеческое тщеславие подмывает меня ответить: потому что я был хорошим учителем. Но это не так. В лучшем случае не совсем так. Нет. Главное в другом. В том, что он был хорошим учеником.

– Не скромничайте, Профессор! Если человек двадцать лет уходил от лучшей разведки мира – а разведка КГБ ведь считалась лучшей разведкой, не так ли? – тут мало быть хорошим учеником. Тут и учитель нужен незаурядный.

– Спасибо за комплимент, но вы не совсем правы. Он от нас не уходил. Он даже не очень и прятался. Просто он делал так, что при всей его доступности и открытости мы не могли его взять. Дело в том, что у него всегда было больше информации, чем у нас. И хотя после ухода он не сдал ни одного нашего нелегала… – Позвольте! – перебил Шишковец. – А все международные связи КПСС? А система финансирования братских партий и национально‑освободительных движений? В то время я заканчивал Академию общественных наук и прекрасно помню, какой разразился скандал!

– Я сказал, что он не сдал ни одного нелегала, резидента. А этих… Да, престижу партии был нанесен серьезный урон. Вы и сейчас осуждаете его за это?

– А вы? – быстро спросил Шишковец. Андрей Андреевич Шишковец был крупным сорокалетним мужиком уральской закваски, начинал в Свердловске, во время горбачевской травли своего уральского шефа поддержал Ельцина без всяких расчетов и задних мыслей, активно проявил себя, будучи депутатом Верховного Совета РСФСР, и после путча 1991 года неожиданно для многих, в том числе и для самого себя, стал одной из самых влиятельных фигур в российском правительстве.