– Меня косвенным виновником хотите сделать? Не выйдет, гражданин следователь. Может, попробуем разобраться? В каком часу Кучумов вернулся домой?

– Восемнадцать двадцать, восемнадцать тридцать. За полчаса до вашего прихода – следователь разозлился на себя за то, что послушно отвечает на вопросы Филатова, вместо того чтобы самому их задавать. Калачик чувствовал в сидящем напротив человеке какую-то необъяснимую силу и не мог ей противостоять.

– Он был один или с кем-нибудь?

– Кучумов, Пышко заходили в подъезд с соседями, – Калачик посмотрел в записи, – Сивец и Дудкин. Вам что-нибудь, говорят эти фамилии?

– Нет. Соседи слышали выстрел?

– С их слов – нет. Понимаю к чему вы клоните, но у них алиби. Кроме того, вы сами говорили, что открыли дверь с трудом из-за лежащего за ней тела. Значит, из квартиры никто выйти не мог?

– Пистолет Кучумов специально принес для этого случая? – Филатов попытался направить ход мысли следователя в нужном направлении, но похоже и на этот вопрос у Калачика был уже готовый ответ.

– Пистолет, скорее всего, у погибшего уже давно находился в доме. Вам он его не показывал случайно? В этой воинской части уже не первый случай со стрельбой за последние полтора года. Предшественник вашего друга тоже покончил жизнь самоубийством и тоже из пистолета со склада. Должность, как говорится, позволяла. Оружие и боеприпасы под их началом, контроля никакого, вот и самодурствовали господа офицеры. У первого еще и с головой не все в порядке было. Контузило в Чечне. Эхо войны, как говориться.

– Я тоже офицер. И тоже был ранен в Чечне, – Филатов почувствовал, как в нем начинает закипать ярость к следователю и всему миру.

– Да-а? Надеюсь, пистолета у вас нет?

Взгляд следователя стал другим. Филатов понял, что большего ему не узнать, и замолчал. Потом он в течение четырех часов писал показания, подписывал протоколы. Его продержали в камере еще ночь. Утром вернули документы и без извинений выставили за ворота. Выйдя за город, Юрий поймал попутную машину и поехал в военный городок.

Водитель «Урала» сбавил скорость, включил левый поворот. Сивец толкнул водителя в бок:

– Поворачивай здесь.

Едва заметная колея уходила с трассы в лес. Она петляла, пересекалась со множеством таких же, похожих лесных дорог, просек. Прапорщик несколько раз останавливал машину, выходил из кабины, сверялся с какими-то одному ему известными приметами и показывал водителю направление движения. После очередной развилки колея вдруг приняла ровное начертание и вывела машину к высокому бетонному забору с массивными стальными воротами. Водитель дал два коротких и один длинный сигнал. В воротах приоткрылось небольшое окошко и через мгновение закрылось.

– Как на зоне, – оскалил свой щербатый рот водитель «Урала».

– Соскучился? Еще успеешь, – прапорщик прикурил очередную сигарету и пустил дым в лобовое стекло. Сивец презирал Щербатого, считал его конченым отморозком. Щербатому действительно все было параллельно. Так он решил сам для себя. Как бы кругом все ни было плохо, ему, Паше Дудкину, должно быть хорошо. И в детском доме, и в колонии, куда его занесло по дурости. Он и в армию пошел потому, что знал: ему и там будет неплохо. Для него, Паши Дудкина, весь мир – сплошная зона. И все люди мотают свой срок. Главное правило: никого не бойся, никому не верь, ничего ни у кого не проси. И он следовал этому правилу всю свою сознательную жизнь.