– Выпей.

Это было очень крепкое вино, которое заглушало вкус слабительного. В тот миг, когда она осушила кубок, Роберт подхватил ее на руки и понес на улицу.

Некоторое время спустя Арабелла очнулась, но долго не могла прийти в себя. Наконец она нашла в себе силы и открыла глаза. Роберт сидел рядом с ней на краю кровати и смотрел на нее нежными, встревоженными глазами. Никакого отвращения в его взгляде она не заметила. Возможно, ничего страшного и не произошло? Он не нес ее на руках к двери, не держал над ямой, в которую она со стонами исторгала зловонное содержимое кишечника? Нет, все это было.

Арабелла смежила веки, сгорая со стыда, и почувствовала, как на глазах у нее выступили слезы жалости к самой себе.

– Арабелла… – тихо позвал он, опасаясь, что громкие звуки сейчас для нее невыносимы.

– У меня такое ощущение, что голова стала каменной. Камень, который разрывается от боли. Господи, что за гадость ты дал мне выпить? Похоже на вино, я помню… – Она взглянула на него. – Уже все кончилось? Я избавилась от него?

Она обнаружила, что лежит на кровати совершенно нагая и чистая, укрытая до пояса шелковой простыней. Значит, Роберт не только вымыл ее, но и надушил, чтобы уничтожить малейшие следы того, что произошло. Он ласково погладил ее по голове.

– Нет, моя радость. Еще нет.

В это мгновение ей вспомнилась разрывающая внутренности боль, вызванная действием слабительного. Она вспомнила также, как плакала и кричала, отталкивая Роберта, который стремился помочь ей. Затем наступило блаженное забытье.

Ей казалось, что кибитка движется, оставляя позади ощущение нечистоты и бесчестья.

Роберт сказал, что, как только действие слабительного закончилось, он подъехал вплотную к табору и провел там почти целый день, договариваясь с цыганами об условиях своего пребывания.

Арабелла с трудом села на кровати и сжала виски руками, борясь с головокружением.

Роберт отошел в конец кибитки и вернулся с золотым кубком. Она давно привыкла пить из него воду и вино, но в последнее время Роберт подносил ей в нем исключительно лекарство. Теперь же в кубке было снадобье, которое положит конец ее беременности, а возможно, и самой жизни.

– Пора. Ты должна это выпить.

– Уже? А нельзя позже?

– Нет. Сию секунду.

Роберт предупреждал ее, что на сей раз вина почти не будет – только снадобье. Арабелла испытает сильную боль, и облегчить эту боль нельзя никакими средствами. Ей придется тужиться и стараться вытолкнуть из себя плод. Когда все благополучно завершится, он даст ей настойку опия, боль стихнет, она заснет, а проснувшись сразу забудет о своих мучениях. При взгляде на кубок, эти обещания показались ей сомнительными.

– Я не смогу выпить это… сразу.

– Прошло уже четыре часа. Ты должна.

Она взяла кубок и осторожно заглянула в него.

Внутри была розоватая жидкость.

– Я до последней минуты надеялась, что все само собой обойдется, – сказала она, оттягивая ужасный миг. – И вот время пришло. Я не могу отступить. – Она вглядывалась в кубок, словно желая увидеть на дне его отражение того, что с ней произойдет.

– Выпей залпом. Оно очень горькое.

– Знаю. Я должна. Мы должны.

Она взглянула на цыгана, ища поддержки, и поднесла кубок к губам. В эту минуту он быстро перекрестил ее. Жидкость оказалась не настолько горькой, как она ожидала. Арабелла выпила ее в несколько глотков и, отшвырнув кубок в угол, закрыла лицо руками.

– Ну вот, я это сделала. Теперь…

Она укоризненно взглянула на него, когда он опустился рядом с ней на колени, и повторила его жест, осенив себя крестом.

– Когда ты в последний раз крестился? Вне церкви?

Роберт смущенно отвернулся, хотя цыгане обычно исповедовали религию той страны, на территории которой жили.