К середине зимы я создал более двух тысяч железных бомб, каждую — со своим собственным стеклянным активатором. Марк в момент вдохновения предложил нам создать большой деревянный стол, покрытый картой долины. На это ушло несколько недель, но когда он был готов, мы добавили в него маленькие углубления, отмечая будущие места расположения бомб. По мере того, как каждый кусок железа прятали вдоль реки, стекляшку для его активации помещали на стол в том месте, которое соответствовало бомбе.

Изменение в нашей стратегии строительства дамбы освободило множество человек от работы над ней. Более тонкая подпорная стена строилась гораздо легче. Временные жилища также уже были завершены, поэтому я отправил свободных людей копать огромную траншею. Пока они копали, вдоль траншеи вырос массивный земляной вал. На его вершине мы построили шаткий деревянный частокол. Защитное сооружение он из себя представлял неважное, но времени построить его лучше у нас не было. Если всё пойдёт так, как я надеялся, то нам всё равно не придётся защищать его от слишком большого числа нападающих. За земляным валом были выкопаны ямы, которые заполнили массивными каменными блоками, прежде чем закопать их обратно. У меня кончилось железо, но у меня был план, который требовал их присутствия, если нас настигнет худшее.

Всё это время моя мать с Пенни внимательно за мной наблюдали. Я ощущал на себе их взгляды, пока занимался своей работой. Пенни, в частности, должна была постоянно находиться рядом со мной. Я видел беспокойство на её лице — ей не нравились перемены, которые она видела.

— Когда ты последний раз улыбался, Морт? — спросила она одним поздним зимним днём.

Я серьёзно обдумал её вопрос:

— Х-м-м, вероятно — в день, когда умер мой отец. А что?

— Ты всё это время был тихим. Ты никогда не улыбаешься, не говоришь… если только не отдаёшь команды. Ты кажешься одержимым грядущей войной, — ответила она, хмурясь.

— Одержимость — это хорошо, когда планируешь войну. У меня нет времени составлять планы для танцев и вечеринок, — с сарказмом ответил я.

— Да дело не совсем в этом. Ты просто кажешься несчастным, будто мир потемнел. У тебя на сердце тень, и мне от этого грустно, — мягко сказала она.

— А с чего мне радоваться? Я убил своего отца, Пенелопа, и скоро я убью ещё больше людей, включая тебя. Что из этого должно приносить мне радость? — сказал я, скрипя зубами.

Пенни дёрнулась от моих слов, но не сдалась:

— Ты не убивал Ройса, Морт. Прекрати винить себя, пожалуйста, — сказала она, кладя ладони мне на плечи, и пытаясь массажем снять с них напряжение.

Я отстранился:

— Ещё как убил. Я перенёс их в Албамарл. Я убил гвардейцев короля и начал тот проклятый бой. Моя гордость настаивала на том, чтобы я забрал украденное королём, и моя гордость отказалась оставить что-то позади. Мои собственные самомнение и самоуверенность заставили меня снять с него щит, когда я не знал, что это — мой собственный отец. Именно мой гнев заставил меня пойти обратно, чтобы убить людей короля, и моя слабость заставила его вернуть меня…

Она хотела меня перебить:

— Морт, послушай, эт…

— Нет! Это ты послушай! — закричал я. — Он вышел, чтобы вывести меня из шока. Поэтому его подстрелили. А потом мы вернулись, и я ничего не мог для него сделать… из-за этих проклятых богами уз! Возможно, я смог бы спасти его тогда, но этот выбор был уже сделан. В конце концов всё, что я мог сделать — это помочь ему умереть, — начал идти я прочь. — В какой именно части всего этого я не виноват? — холодно сказал я.