Да, сильно ты себя успокоила, Оксана Анатольевна… Пойди к зеркалу, повтори ему вслух: «Ты ни в чём не виновата. Тебе нечего было подмечать, потому что никаких угрожающих звоночков не было!» Помогло? Нет. А что может помочь, если во вверенном тебе учреждении на третьи сутки послеродового периода совершенно здоровая молодая мамочка выбрасывается из окна люкса пятого этажа. С младенцем наперевес. Трёхдневный человечек всмятку. Женщина в реанимации в критическом состоянии.

Грызла себя Поцелуева не слишком долго. Всплакнула в кабинете, а тут и Мальцева приехала. И закрутилось-понеслось. Привели в себя мамашу девчонки, уже, увы, не бабуленьку. Допросили с пристрастием. Насколько это было возможно в данной ситуации. Но Мальцева, и Поцелуева, и реаниматолог были достаточно опытными людьми, чтобы на основании даже скудной информации делать некоторые вменяемые выводы. На родильном доме повис большой косяк. Грозили санкции. И совершенно справедливые.

Но состояние женщины — слава богам реаниматологии! — из критического стало крайне тяжёлым. А в течение суток — и тяжёлым. Забрезжил благоприятный прогноз.

— С начмедов ты не вылетишь, — констатировал главный врач, глядя на Мальцеву. — А тебя с исполняющего обязанности попрём! — строго зыркнул он на Поцелуеву. — И высшую категорию с тебя сдерут, уж будь готова! — Оксана молча кивнула. — Это хорошо, что ты не оправдываешься.

— В каком месте я тут могу оправдаться? — мрачно пробубнила Поцелуева.

— В этом месте, в этом кабинете ты точно не оправдаешься! Но нюни мне подобрала и вместе со своей шефиней клинразбор чтобы написали — не придерёшься! Вам на министерском ковре и стоять. Со мной. Хорошо хоть… — он сделал нелепое движение плечом в сторону Мальцевой и, немного споткнувшись, продолжил: — Хорошо хоть у нас «своя рука» в министерстве. Панин дело и будет рассматривать. Он не прокинет. Другой бы так взгрел, что на всю жизнь никому мало бы не показалось. И был бы прав!

— Ты, Григорий Васильевич, не шуми, — подала наконец голос Мальцева. — Тут и без тебя все себя казнят.

— Да толку от ваших… козней! Казней, — он невольно хихикнул. — Хорошо, баба не умерла. Раз до тяжёлого дотащили, значит, уже и не умрёт. Или — нехорошо. Даже не знаю.

— Да типун вам на язык! — ахнула Поцелуева, забыв о субординации. — Чего же тут «нехорошо»?

— А ты бы, Засоскина, как жила, зная каждое мгновение каждой клеточкой мозга, каждой митохондрией тела, что своё дитя собственноручно об асфальт шваркнула?! Что ты вскакиваешь? — Он жестом осадил Оксану Анатольевну, которая уже собралась выпалить что-то гневное. Она села и внезапно разрыдалась, как маленькая девчонка, взахлёб. Как будто не была она четырежды замужем, не была грамотным врачом, не плакала тихо и незаметно в кабинете. Как будто никем не была и ничего не умела.