Скорее подчиняясь неосознанному порыву, чем какой бы то ни было логике, Гвидонов спросил:

— Мэри, Марина никогда не пробовала убегать? От такой замечательной жизни?.. Ну, знаете, к каким-нибудь новым горизонтам?..

— Да, — не один раз… Она могла ходить куда угодно, но с охраной… Если без охраны, то считается за побег?

— Допустим.

— Тогда не один раз… Убежит куда-нибудь в магазин, чтобы никто не видел. Или пообедать в ресторан… Ей иногда нравилось обманывать охрану.

— А в этом году?

— Да, летом… Она сама добралась отсюда до московского дома, на велосипеде — до станции, там — на электричке, а от вокзала — опять на велосипеде… Скандал был чудовищный, — всю охрану потом поменяли.

— Вы не помните, когда это было?

— В июне, в середине… Да, в воскресенье, пятнадцатого… Разве такое забывается.

Гвидонов так стиснул руль, что заметно было, как побелели костяшки его пальцев.

— Интересно, — сказал он, — она с утра улизнула?

— Нет, ближе к вечеру… Но к двадцати двум, как примерная школьница, была уже в московском доме… Она, может, убежала бы куда-нибудь подальше, да куда, скажите, она может убежать?

«Вольво» свернул на аккуратно подметенную дорожку, обсаженную по краям серебристыми елями, проехал метров двести и замер перед рвом с замершей водой.

Гвидонов смотрел и не видел, как с легким скрипом цепей, но величественно, опускается со стены навесной мост.

Бывает, бывает охотничья лихорадка. Когда попадаешь вдруг на верную дорогу, и нутром чувствуешь: эта дорога — правильная.

Неважно, каких трудов стоило оказаться в этой точке, — чудовищных, когда перекапываешь ради частицы правды многие тонны бесполезной породы, или вообще ничего не стоило, а получаешь ее, эту точку, в качестве подарка. Как чей-то воздушный поцелуй.

Когда внутри что-то начинает рваться от нетерпения, и нос чувствует запах удачи, — это значило, что потерять верный след он уже не может. Ни разу за всю свою долгую карьеру шавки, бегущей по следу, ни разу он после этого след уже не терял.

Нетерпение в себе он усмирять умел, — это не сложно. Теперь необходимо решать, что делать?

Но, впрочем, времени для размышлений, навалом. Никто никого никуда не гонит.

Но это надо же!..

Будь его воля, он бы сказал: стоп, на сегодня все… Нажал бы на газ, через час был бы в конторе, сел бы за свой стол и, положив руки на колени, — выпрямился. И закрыл бы глаза.

Думай, думай, думай…

Так важно то, о чем предстояло поразмыслить.

Но уехать нет никакой возможности, антракт в действии наступал еще не скоро. Хотя, конечно, многое можно перестроить и на ходу.

Но завтра, — выходной. Он его заслужил. Весь день завтра он будет заниматься бездельем, — сидеть у себя в кабинете с закрытыми глазами.

Хотя, конечно, долго просидеть не дадут. Но, главное, пообещать, подарить себе такую возможность… Сладостное предчувствие ее.

Любая неудача бесила Гвидонова. Неудача раздирала на части, тыкая лицом в грязь, — утверждала: ты — ничто.

Тогда, летом, было обидно вдвойне: «Центр-Плюс» и «сорок второй размер», — ни одной подсказки, ни одного намека, — «вторая группа крови», — нечто ординарное вдруг возникло из небытия, — и растворилось в океане ординарности…

Так невозможно работать.

Он частенько потом, усмехаясь про себя, представлял антресоли того рыбачка. Где, должно быть, валяется заветная папочка, забитая не нужными тому бумажками, — сулящими миллионы.