— Кошмар, — сказала Маша.

— Конечно, — согласился Гвидонов. — Но за ночь выяснилась личность пьяного лихача… Оказалось, что этими личностями, и всем, что с ними происходит, должна заниматься не ментовка, а мы. Есть такие «VIP»… Но разницы, вроде бы, никакой. Просто контора другая. И — что вы думаете, было дальше?

— Дальше вы расскажете, — сказала Маша.

— Расскажу… Утром оказалось, что за рулем был не алкоголик, а совершенно трезвая девушка, с правами, но без доверенности на эту машину. Машина оказалась не алкаша, совсем другого человека… Так что знакомого моего, с извинениями, выпустили из каталажки, и он стал проходить, как свидетель по делу.

— Но его же видели милиционеры, вы же сами сказали, там было пятьдесят метров.

— Машину видели, а кто там был за рулем, толком рассмотреть не успели… А потом выяснилось, что преподаватель химии оказался сатанистом, и вел своих сатанят приносить жизни в жертву этой самой сатане. Так что они всей своей тургруппой под машину кинулись сами… Вот так вот.

— Ничего не понимаю, — сказала Маша.

— Что тут понимать. Кроме того, что это было мое дело. И что этот потерпевший, мне кое-чем обязан.

— Так вы — подонок? — спросила Маша тихо.

— Да, — согласился, усмехнувшись, Гвидонов. — Но за это дело меня наградили медалью «За службу Отечеству».

— Я с вами дальше не поеду, — сказала Маша, — остановите машину.

— Я это рассказал вам не для того, чтобы вы выпрыгивали из салона на ходу, а для того, чтобы знали, с кем имеете дело… Я заметил, что когда меня ранило, вы с Иваном стали лучше ко мне относиться. Вроде бы приняли в вашу семью, в должности кельнера… Хочу сказать, что ко мне не нужно лучше относиться, иначе я могу начать завидовать вам. Правильней, если вы будете знать, с кем имеете дело, и знать, что я знаю, кто я такой… Давайте будем считать, что я работаю на вас за деньги. Но работаю — честно.

— Вы специально себя оговорили? — спросил, ничего не понимая, Маша. Но, уже передумав выходить из машины.

— Я себя не оговорил. Я сообщил вам факт из своей биографии…

Полковник ждал молча, с непроницаемым выражением лица. Маша же вся извелась. Секретарша, пожилая очкастая мымра, смотрела на ее страдания с наслаждением, — у нее была такая профессия, подпитываться отрицательной энергией невинных посетителей.

Одета была Маша черной монашкой, — это должно было выражать ее сегодняшнее настроение… Черный свитер, с мелкой серебряной цепочкой. Длинная черная юбка. И черные же сапоги, на высоком каблуке.

Но чем больше проходило времени в этом рабском ожидании приема, который, по договоренности, и продлится-то должен был несколько минут, — тем больше внутреннего гнева в ней накапливалось.

За эти полтора часа в кабинет и из кабинета перемещались люди. Входили в приемную, смотрели на Машу, выходили из кабинета, — смотрели на Машу. Настоящие смотрины устроили эти бюрократы. Для которых бумажки, которые они таскали туда-сюда, были важней живого человека.

Маша время от времени посматривала на полковника и строила ему глаза. Тот незаметно и чуть смущенно улыбался. Что он мог сделать? Ворваться со своим пистолетом в тот кабинет? Пострелять там от души по скоросшивателям и папкам для докладов?

Но хамство, конечно, было чудовищное.

До утра буду сидеть, если понадобится, — решила Маша. — Но эту жирную морду, которая там расселась, все равно увижу…

Но и в четко налаженной бюрократической машине бывают сбои.