Смирнов прошел полсотни метров и остановился, как вкопанный – сзади послышался сдавленный голос, показавшийся ему знакомым:

– Женя, стой!

Это был голос Ксении. Голос любви, голос женской плоти.

Геленджикские мысли материализовались.

Приятное тепло разлилось по телу Смирнова.

Он понял – если сейчас в горах над пансионатом начнется эксплозивное извержение вулкана, если, как в греческой Помпее, западают раскаленные вулканические бомбы и посыплется пышущий жаром пепел, то все это не сможет ничего изменить. Никакие катаклизмы не смогут отменить то, что уже выстроились необходимостью от этой вдруг ожившей минуты до завтрашнего утра.

Он обернулся. Ксения, напряженно-стройная, стояла в красном, ничтожным по видимости купальнике, стояла меж двумя кипарисами, несомненными символами грядущих событий. В бездонной проруби ее глаз искрились и играли всеми оттенками черного страх, радость, будущее, озорство, неприязнь.

– Господи, неужели это ты? Глазам своим не верю!

Смирнов шагнул к ней. Она отпрянула.

– Ровно в половине двенадцатого будь у того угла ограды, там калитка, – показала рукой. – Погостишь у меня. И не надо, чтобы нас видели. И побрейся – как можно так ходить?!

Евгений Евгеньевич не успел ответить – Ксения резко повернулась (как оторвалась) и пошла по дорожке к морю. Было видно – ей нелегко уходить. Она уходила, как привязанная невидимой тягучей нитью.

Преодолев забор – банальная ржавая колючка на этот раз зацепила рубашку, – ну и черт с ней! – он уселся на горячий песок и принялся обдумывать создавшуюся ситуацию.

Предстоящая ночь с Ксенией его воодушевляла.

Воодушевляла ночь в сказочном, нет, волшебном домике.

Ночь, после который влиятельный газпромовский чиновник появиться на людях с очаровательными рожками.

Вот только обошлось бы... Один сказочный домик с коньяком и нимфами уже вышел боком.

Чуть не вышел.

Хотя, чего бояться? Дважды в одно место снаряд не попадает.

А она совсем не изменилась...

Совсем...

* * *

Когда они познакомились, Ксения служила заведующей магазином модной французской одежды и парфюмерии. Он до сих пор помнил, как она произносила слово парфюм. "Парфююм". С каким-то значением произносила, с подтекстом. С уважением к тому миру, где говорят "парфююм", и где, услышав слов "парфюмерия" морщатся, как от запаха чеснока или квашеной капусты. Прожили они около года, потом она поскользнулась на гололеде, и встать ей помог один из тогдашних принцев одной из так называемых естественных монополий. Со временем она ушла к нему. Высокая, стройная, умеющая одеваться со вкусом и чуть вызывающе, она нравилась многим мужчинам.

И не только из-за этого нравилась. В глубине ее глаз бездонно чернели самоубийство первого мужа и трагическая гибель второго.

Она похоронила всех своих мужчин, всех, кроме Смирнова.

Похоронила красотой, независимостью, твердостью, четкой определенностью чувств и моральных установок. Лишь только взяв ее под руку, лишь прикоснувшись, они теряли самообладание.

В первую их ночь, уже после всего, после всего с хвостиком, она, вся такая роковая, нависла над Смирновым:

– А ты не боишься?

– Чего не боюсь?

– Все мои мужчины умерли...

– Нет, не боюсь. Ты уж прости.

– А почему? – роковой взгляд женщины потускнел.

– Не люблю ходить строем, – улыбнулся Евгений Евгеньевич.

Со временем он понял – Ксения полагает, что смерть всех ее мужчин образует вокруг нее своеобразную ауру, которая придает ей некую мистическую экстрапривлекательность. Она пыталась заворожить ею Смирнова, но ничего не получилось – не взирая ни на что, он продолжал жить с ней как с женщиной, земной женщиной, хотя и удовлетворявшей его почти по всем параметрам.